Именно так было с Ларримором. Он почти ничего не читал, кроме отчетов о положении в сталелитейной промышленности, пока я не заставила его взять в руки «Нечистую силу». После этого он тоже прочел остальные книги Йодера и много других, кроме них.

Но больше всего меня поразила третья группа писем, многочисленные авторы которых использовали на удивление похожие выражения:

«Каждый раз, когда подходит к концу одна из ваших книг, я испытываю глубокое сожаление, оттого что мне предстоит расставание с героями, которых успел полюбить. Жаль также покидать тот уголок земли, где мне довелось провести незабываемые недели и даже месяцы, ибо читаю я медленно и внимательно. Когда убывают страницы, появляется такое чувство, будто меня обворовали, лишив чего-то драгоценного и невосполнимого.»

«Вас, наверное, рассмешит, но, когда я вижу, что до конца книги остается совсем немного страниц, я начинаю ограничивать себя, позволяя прочитывать только определенное количество страниц в день, а когда заканчивается последняя и я закрываю книгу, то еще долго рассматриваю приложенную в конце карту, чувствуя, что прикоснулся к чему-то бесценному в своей жизни.»

Отодвинув письма, которые нельзя было читать без волнения, я посмотрела на сидевшего за машинкой Лукаса. Он не был похож на человека, способного вызывать такие чувства.

— Вы всегда получаете подобную почту?

— Она стала приходить после «Изгнанного», и с тех пор поток уже не прекращается. — Смущенный этим признанием, он прикусил верхнюю губу и подтолкнул ко мне еще пачку писем, на которые, как он сказал, будет отвечать завтра. Я удивилась, увидев по их разноцветным маркам, что они были из самых разных концов земли, с разных континентов и из многих стран. Было интересно видеть, что их авторы открывали для себя его книги отнюдь не в хронологическом порядке, а в зависимости от того, когда тот или иной издатель в Германии, Бразилии или Швеции решил перевести и выпустить ту или иную книгу. О произведениях, вышедших из печати десятилетие назад, в них говорилось так, словно он написал их вчера.

Все его книги словно ожили на этой неделе, будто бы они только что сошли с печатного станка. Ведь книга начинает жить не тогда, когда она издана в Нью — Йорке, а в тот счастливый день, когда попадает в руки читателя где-нибудь в Йоханнесбурге, Буэнос-Айресе или Стамбуле. Письма именно из этих городов я держала в руках в этот момент.

Я была потрясена. Прикоснувшись к чувствам, которые наш тихий немец смог вызвать в разных частях страны и по всему миру, я увидела его в другом свете.

— Вы владеете мощным пером, Лукас.

— Мне повезло в том, что я появился в такое время, как наше. И особенно повезло, что нашлась такая женщина, как Ивон Мармелл, защитившая меня от невзгод.

— Эти письма, — я показала на конверты с зарубежными адресами, — много значат для вас?

Он отстранился от машинки, задумался на несколько мгновений и сказал с лукавой немецкой улыбкой:

— Когда в «Таймс» появилась резкая рецензия профессора Стрейберта — та, которую вы с Эммой восприняли довольно болезненно, вы спросили меня, как я отреагировал.