«Уголовник» подумал. Между УГРО и силовым обеспечением, ОМОНом — отношения были не то что неприязненные… напряженные скажем так. Хотя бы потому что «уголовники» взаимодействовали с местной полицией и имели огромные возможности для левых заработков — а ОМОН нет. Но этот — считался честным.

— Там будет дятел. Очень важный…

— Условный сигнал?

— Как обычно.

Грушевой повернулся к своим людям.

— По машинам.

Два УАЗа — пройдя разделительную черту из поставленных змейкой бетонных блоков — вышли на дорогу, одну из основных в городе. Краем глаза — лейтенант заметил, как один из игравших неподалеку детей, разговаривает по мобильному, смотря на них.

«Ё… в какую же мы ж… забрались».

Шла партизанская война. Самая настоящая, только в роли фашистов сегодня — мы. И кто прав, кто виноват — хрен разберёт.

Наверное, всё же они правы — кто нас звал сюда? Никто. Но с другой стороны — а как быть с теми старейшинами, с учителями, с местным судьей, который благодарил со слезами на глазах что мы здесь. Правильно — если победят они, то судье придется бежать или его зверски убьют. За то что судил не по шариату. А по шариату… а по шариату — это отрубание голов и забивание камнями до смерти. И это в стране, которая пятнадцать лет назад запустила спутник на околоземную орбиту.

Е…ть.

— Всем внимание, город…

Сам лейтенант — поставил сошками на капот местный вариант РПК и передернул затвор.

Город.

Место, где жизнь и смерть ходят рука об руку…

Лейтенант Воробьев не носил бронежилет — смысл? Армейский — сразу видно будет, скрытого ношения — он максимум от УЗИ, а тут у всех Калашниковы. Гораздо больше в плане личной безопасности может дать фотография. Обычные фотки спереди и сзади, под стеклом машины. Фото Осамы бен Ладена в суннитском квартале, аятоллы Ас-Садра в шиитском, Саддама Хуссейна в баасистском. Кто водит конвои — у них даже есть специальная роспись маршрута, кого в какой деревне поддерживают и фото за стеклом меняются по несколько раз за маршрут.

В магнитофоне — заиграла кассета, остановленная прошлый раз.

А хочешь жить — бояться не резон.

Он любил Розенбаума, любил афганские песни — но сейчас было не то настроение. Он остановил кассету, включил радио. Муслим Радио — одна из полуподпольных радиостанций суннитов. Было ещё радио Аль-Баян — там вещали шииты.

Город — поглощал его, большой, грязный. Он был совсем не такой, какими мы делаем свои города. Плоские крыши, дома в один, два, три этажа — иракцы выше строили редко. Часто между домами перекинуты доски — чтобы можно было перебираться с крыши на крышу. Асфальт — когда-то был, да почти весь вышел — все в воронках, которые пытаются заделать местные жители чем попало. Нет канализации, нет нормального водопровода — потому иракцы не моются, а вся грязь, весь мусор оказывается на улице. Машины — от старых до совсем новых. И опасность — непроходящее чувство опасности. И всего-то за пару тысяч долларов в месяц.

Рынок Маалаб — полустихийный, один из многих в городе. Просто большое, расчищенное пространство, на котором идет торг, заборы и здания, которые превращены в лавки и едальни. Делается это просто — сносится та стена, которая обращена к улице, ставятся прилавки или столы — и готово. Над многими — ещё и тенты. Торгуют всем, чем попало, в основном — гуманитаркой. При Саддаме в Ираке было сельское хозяйство — они с удивлением смотрели на разбитые, сгоревшие комбайны «Нива».