Майор оглядел возбужденные лица, поднялся на ноги и пошел к следующему костру. Легкая рота переглянулась, пожала плечами и разразилась хохотом. Кто будет их вешать? Военной полиции на передовой не дождешься, улицы будут темны, а солдат заслуживает добычи за то, что прорвется сквозь брешь. Разве может быть кто-то, кто будет биться, умирать – и не захочет потом выпить? Не то чтобы они хотели причинить гражданским какой-то вред – но испанцы, большинство которых в Бадахосе было на стороне французов, должны сами выбрать, как встречать победителей: открыть двери и достать выпивку или проявить негостеприимство. Люди поулыбались и вернулись к своим семнадцатидюймовым байонетам.

А через несколько секунд до них дошел еще один повод для обсуждения: лагерь облетела новость, воспринятая с облегчением и разочарованием: штурм отложен, они проживут еще как минимум 24 часа.

- Куда идем? – заорал вдруг кто-то.

Ответом был общий смех. Забыв про зловещее присутствие Хэйксвилла, вся рота хором прокричала:

- В Бадахос!

Это случится завтра.

Глава 23

Оптимизм возник внезапно. Лицо Хогана, озабоченно вытянутое, на глазах сморщилось, речь его ускорилась – у них появилась надежда: из города выбрались двое надежных испанцев, они спустились по стене возле реки и без проблем добрались до британских постов. Палец Хогана уперся в знакомую карту.

- Здесь, Ричард. Завтра мы разрушим ее!

Палец указывал на стену между двумя бастионами, в которых уже зияли бреши: испанцы рассказали, что она еле держится, поскольку не была полностью восстановлена после прошлых осад. Они клялись, что пары выстрелов хватит, чтобы ее пробить. А это означало третью брешь, внезапную, пролом, который французы не успеют заполнить всевозможными сюрпризами. Хоган ударил кулаком по столу:

- Они у нас в руках!

- Значит, завтра?

- Завтра.

Утро 6-го апреля выдалось настолько ясным, что в городе, пока не начали палить осадные батареи, была видна каждая крыша, каждая церковь, башня или бастион. Это было весеннее утро, наполненное надеждой, свежей, как пробивающаяся зелень, надеждой на третью брешь, брешь-сюрприз. Артиллеристы взяли минимальную поправку, лафеты повернулись едва ли на дюйм – и прозвучал приказ. Вылетел дымный хвост, эхо заметалось над озером, ядра ударили в каменную кладку, а канониры уже забегали, подтаскивая орудия на позиции. Они чистили, протирали, снова чистили стволы, они трудились, предвкушая победу. А чуть южнее, задыхаясь в дыму возле озера, инженеры глядели на неповрежденный участок стены. Летела пыль, засохший строительный раствор, но стена продержалась все утро. Пушки били и били с сокрушительной силой, пока к вечеру их настойчивость не была вознаграждена: стена подалась, но не по частям, как бастионы, а одним большим куском. Хоган аж подпрыгнул от радости: «Идет! Идет!»

Потом все закрыла взметнувшая пыль, над водой раскатился грохот, а пушкари издали хриплый победный крик. Когда облако пыли рассеялось, на месте казавшейся несокрушимой стены зияла огромная третья брешь, столь же широкая, сколь и остальные, но совершенно незащищенная. Пришло время для приказа: сегодня же, джентльмены, сегодня же на закате мы пойдем в бреши, и ворота в Испанию будут британскими.

Весь день, несколько погрустневший от пришедших с востока облаков, пушки продолжали стрелять, не давая французам работать в брешах. Артиллеристы работали в охотку: их дело было сделано, сегодня – день штурма, двадцать второй день осады, завтра можно будет уже не потеть и не прятаться от ответного огня: Бадахос будет взят.