«Король пришел в ярость от того, в каких мрачных красках обрисовал ситуацию в стране Лонгкемп, – продолжал Саймон.– Я ничего не советовал ему, потому что этим навлек бы ярость на себя, и он не стал бы меня слушать, так как я имею свой интерес. Ведь если он будет думать, что в Англии дела идут плохо, у него будет меньше желания оставаться здесь. И, по правде говоря, мне кажется, что он нужнее там, чем здесь».

Элинор не могла не согласиться с этим. Если предыдущей весной она сказала, что хочет домой, чтобы только успокоить Саймона, а не потому, что она действительно этого хотела, сейчас было не так. Она жалела Беренгарию, но у нее не хватало терпения. Она и Джоанна, к которой вернулись хорошее расположение духа и чувство юмора, пытались объяснить Беренгарии, как можно завоевать дружбу мужа, если любовь ушла. Сначала Джоанна, затем Элинор, затем снова Джоанна твердили ей, что для Ричарда важно найти благодарного слушателя, которому бы он мог выплеснуть все свои эмоции.

Но все было тщетно. Даже когда Элинор рассказывала, к каким уловкам она прибегала, чтобы вывести Саймона из плохого настроения, чем заставляла Джоанну давиться от смеха, у Беренгарии они вызывали лишь отвращение.

– Настоящий джентльмен, – кричала Беренгария, – должен всегда улыбаться своей леди, как бы тяжело ему ни было.

На что Джоанна резко ответила, что мужчины – живые люди, а не идеалы, как Ланселот:– Вы когда нибудь читали в рыцарских романах, чтобы у рыцаря болел живот или зубы или его кусали блохи под доспехами?

Но ничего не помогало. Там, где она жила, не были рыцарей с больными животами или зубами, а если у них были блохи, то они чесали укушенное место тогда, когда Беренгарии не было рядом.

Но хуже плаксивого и апатичного состояния своей госпожи для Элинор было то, что к ней вернулся ее старый враг – скука. Здесь было совершенно нечего делать. Великолепие архитектуры, чудеса роскоши, которыми изобиловали лавки Акра, уже слишком приелись, чтобы вызывать интерес. Элинор боялась, что просто умрет от скуки. Да к тому же уже целый год прошел после той битвы при Арзуфе, в многочисленных боях уже дважды Саймон спасал жизнь королю, но, казалось, ни на йоту не приблизился к своей цели – попросить разрешения короля на брак с Элинор. Она вспомнила, как Саймон говорил, что мысль о женитьбе – вроде привязанной к палке лакомой морковки, которой приманивают осла, чтобы он шел вперед. В душе Элинор негодовала, но не смела выражать протест. Ведь Саймон ответит, что выполнял свой долг, не более. Если король и решит наградить его, он будет говорить о его доброте, но долг следует выполнять в любом случае.

Для Элинор поведение Саймона все больше напоминало поведение того осла. Он написал ей о взятии Дэрама. В письме не было описания празднеств по случаю победы. Ричард отказался принять капитуляцию. Он разрушил их бастион, а оставшихся в живых сбрасывали со стен и убивали кинжалами. «После боя, – писал Саймон, – видя, что мне кажется странным, как он поступает с побежденными, но храбрыми воинами, тогда как обычно он бывал снисходителен к ним, он сказал, улыбаясь, что не забыл о той награде, которую я желал, но пока ничего не обещал. Но у меня болит сердце, Элинор, а мой лекарь, мой милый лекарь так далеко от меня».

Следующее письмо было более ободряющего содержания. Тактика Ричарда, хотя и показалась неприятной, возымела свои действия. Им не пришлось брать штурмом другой крупный замок – Фиге. Услышав, что Ричард двигается на них, гарнизон оставил замок и бежал. Курьер привез письма от королевы Элинор и устные сообщения. Королева Элинор опасалась, что Джон вступил в альянс с Филиппом Французским, чтобы свергнуть Ричарда с престола. Король сказал на это, что он возьмет Иерусалим, но каков бы ни был исход битвы, он вернется в Англию после пасхи 1193 года.