— А Новый год где решила встречать?

Лера пожала плечами, мол, еще не знаю.

Снова зазвонил телефон.

— Не бери трубку! — процедила Лера.

Но Ева потянулась к аппарату.

И тогда Лера вдруг схватила телефон и яростно оборвала шнур.

Ева охнула, как от физической боли.

— Что ты, зачем?

— А ты думаешь, что я не знаю, не вижу, не понимаю?! Ты ждешь его звонка! Думаешь, он позвонит? Зря надеешься! Да он про нас думать забыл!

И покатился ком горячих и несправедливых фраз. Этот ком сбил Еву с ног — она рухнула, как подкошенная, и разревелась. Но перед этим успела дать дочери пощечину. Искренне. Наотмашь.

— Заткнись!

И Лера заткнулась.

Ева вышла из комнаты. Поставила чайник. Потом долго смотрела в окно на то, как падает снег.

Наверное, дочь права. Не позвонит. Хотя мог бы. Все-таки дочь, все-таки семь лет не виделись, все-таки Новый год…

Выкурила три сигареты и решила помириться с Лерой.

…Дочь лежала на диване и курила. Перед ней стояла пепельница, заполненная окурками.

— Между прочим, Минздрав предупреждает! Представь себе, курить вредно! Докуришься до желтых зубов и скверной кожи! И, в конце концов, от тебя воняет табаком, дорогуша!

— Мать, — снисходительно усмехнулась Лера, — тебе никогда не приходило в голову, что научить чему-то можно, лишь подкрепив это личным примером?

— Ты о чем?

— О том, что, сколько тебя помню — ты сама дымишь, как паровоз, и при этом пытаешься говорить мне о вреде курения. Ну и почему я должна тебя слушать?

Ева даже растерялась. А в самом деле, что тут скажешь? Она загрустила: получается, что многие разумные и правильные вещи, которые она пыталась привить дочери, не были той приняты на веру, потому что сама Ева поступала ровно наоборот. Вот ведь гады какие, эти дети: мотают на ус, подглядывают, все понимают, потом раз — и посылают тебя с твоими нравоучениями куда подальше, дескать, сами-то вы, папаша-мамаша, хороши!

— Как я понимаю, ты не будешь встречать Новый год с Мариком?

— Правильно понимаешь. Не буду!

— Не любишь его?

Ева ждала, вдруг ответит по-человечески? Нет, напрасно надеялась.

Последовало односложное:

— Не люблю.

— Но и со мной на Новый год не останешься? Может, осчастливишь?

— Мам, у нас там компания намечается. Из наших, институтских…

— Ясно.

Ну ладно, значит, опять одна. Спать, что ли, лечь? И никаких концертов и шампанского.

— Все-таки о Марике. Ведь вы дружили, все было хорошо. И вдруг — от ворот поворот! Почему? Мне кажется, он хороший, славный мальчик…

— Хороший, славный, но ему не светит, — честно сказала Лера, — потому что он никакой. Понимаешь?

— Смотри осторожнее с ним. Марик даже мне сказал: если что — покончит с собой! Ты потом себе никогда не простишь.

— Ты о чем, ма? Он же просто разводит нас такими угрозами, как ты не понимаешь?! «Если что». А если что, интересно знать? Если не дам ему? И что тогда? Повесится? Или бросится под троллейбус? Так, может, дать, чтобы чего плохого не вышло?

— Ну перестань, ну что ты говоришь… — забормотала Ева.

Лера строго заметила:

— Вот так вы и давали всю жизнь! Из опасения, как бы не вышло чего плохого.