Хью с Кадфаэлем перешли мостик через ручей, питавший пруды и мельницу, и очутились в розарии. Подрезанные еще осенью кусты подросли очень мало, однако первые бутоны начали наконец набухать, и из зеленой оболочки стали проглядывать красные и белые полоски.

— Теперь они скоро раскроются, — с довольным видом заметил Кадфаэль. — Им нужно было только тепло. А то я уж было стал сомневаться, получит ли вовремя вдова Перл свою ренту в этом году. Но если эти наверстывают упущенное, то и ее белые, наверное, не отстанут. Грустным выдался бы год, если бы розы не зацвели к двадцать второму июня!

— Вдова Перл? Ах да, в девичестве Вестье! — отозвался Хью. — Как же, помню! Значит, это происходит в день перенесения мощей святой Уинифред? Сколько лет прошло, как аббатство получило этот дар?

— В этом году мы четвертый раз принесем вдове плату — одну белую розу с куста возле ее старого дома, и вручить цветок надо в день перенесения мощей святой Уинифред…

— Мнимого перенесения, — ухмыльнулся Хью. — Ты хотя бы покраснел, говоря о нем…

— Я и краснею, но при моем цвете лица кто это заметит? — Лицо у Кадфаэля и впрямь было красно-кирпичного оттенка, обветрившееся за долгие годы жизни под открытым небом… на Востоке, равно как и на Западе. Загар настолько въелся в кожу, что зимой она лишь слегка тускнела, а летом, как правило, снова начинала лосниться.

— Требования вдовы Перл были крайне скромными, — задумчиво сказал Хью, когда они подошли к дощатому мостику через канаву, по которой отводили воду из странноприимного дома. — Большинство наших городских купцов назначили бы за свою собственность гораздо более высокую цену, нежели одна роза.

— Она потеряла то, что было для нее всего дороже, — мужа и ребенка, — промолвил Кадфаэль. — Муж умер, а у нее случился выкидыш. Она не могла вынести этого — жить одной в доме, где они были так счастливы вдвоем. Но именно потому, что дом был ей дорог, она захотела отдать его богу и не стала присоединять к остальным своим владениям, и без того достаточным, чтобы обеспечить ее саму, родню и всех работников. Того, что мы получаем от аренды дома, хватает на свечи и убранство алтаря пречистой Девы в течение всего года. Так захотела вдова Перл. Она сохранила единственное звено, связывающее ее с домом, — одну розу в год. Он был очень хорош собой, Эдред Перл, — добавил Кадфаэль, качая головой, как бы сожалея о недолговечности красоты. — Я видел, как жестокая лихорадка иссушила его до костей, и ничем не мог помочь. Такое не забывается.

— Ты видел многих таких, — рассудительно заметил Хью. — И здесь, и на полях Сирии, давным-давно.

— Видеть-то я видел! Только слышал ли ты, чтобы я говорил, что, мол, забыл хоть одного из них? А тут — молодой, красивый мужчина, умерший так рано, не достигнув зрелого возраста, и его жена, у которой не осталось даже ребенка как памяти о нем… Согласись, случай весьма печальный.

— Она молода, — несколько сухим и практичным тоном сказал Хью, потому что его мысли были заняты другим. — Она может еще раз выйти замуж.

— Так думают многие у нас в городе, — согласился Кадфаэль, кисло улыбнувшись. — Богатая женщина, единственная хозяйка сукновального дела Вестье. Но после того, что она имела, едва ли она посмотрит на какого-нибудь седого скрягу вроде Годфри Фуллера, который уже похоронил двух жен, получив хорошее наследство от обеих, а теперь присматривается к третьей. Или на какого-нибудь молодого вертопраха, который ищет легкой жизни!

— Например? — поддразнил Хью, улыбаясь.