Это созерцание, похоже, не доставляло радости брату Эльюрику, он был напряжен до предела и трепетал, как струна. Когда он опомнился и отвел взгляд, по его телу пробежала дрожь.

«Так, так! — озарило Кадфаэля. — А ведь через восемь дней ему предстоит отнести ей розу. Эту обязанность следовало бы поручить какому-нибудь старому закоснелому грешнику вроде меня, который посмотрит на молодую женщину, насладится этим зрелищем и уйдет, не возбудив волнения в ней и не взволновавшись сам, а не такому легко ранимому юноше, который, конечно же, никогда не оставался наедине с женщиной с тех пор, как мать позволила забрать его у нее из рук. Жаль, что она это сделала! А эта бедная женщина, вдова Перл, самый вид которой заставляет сердце Эльюрика болезненно сжиматься, серьезная и печальная, пережившая столько горя и все же сдержанная, она спокойна, как сама пречистая Дева. А ему нужно прийти к ней и передать белую розу, и, когда он будет отдавать ей цветок, их руки, наверное, соприкоснутся. Я теперь припоминаю: Ансельм говорил, что юноша немного поэт. Какие же совершаются глупости без всякого злого умысла!»

Теперь было уже поздно обращать свои мысли к тому, чему должно, — к молитве и прославлению господа. Кадфаэль успокаивал себя надеждой, что к тому времени, когда братия после службы выйдет из хора, эта женщина уйдет. И слава богу, она действительно ушла.

— Ты как-то делал мне мазь, брат Кадфаэль, если помнишь. От сыпи на руках. У одной из моих чесальщиц появляются мелкие прыщики, когда она обрабатывает состриженную овечью шерсть. Но не каждый год — вот что странно. А в этом году с ней опять эта беда.

— Как же! — промолвил Кадфаэль. — Это было три года назад. Разумеется, я помню рецепт. Сейчас я сделаю свежую мазь, если у вас есть время подождать несколько минут.

Похоже, время у нее было. Джудит села на деревянную лавку у бревенчатой стены и расправила на коленях свою темную юбку. Так она и сидела — прямо и молча, пока Кадфаэль доставал ступку, пестик и маленькие весы с медными гирьками.

— Как идут у вас дела в городе? — спросил он, отвешивая свиной жир и растительное масло.

— Хорошо, — сдержанно ответила женщина. — Мне приходится много заниматься делами мастерской, стрижка овец прошла лучше, чем я могла ожидать. Не могу жаловаться. Разве не странно, — продолжала она более оживленно, — что шерсть вызывает эту сыпь у Бранвен, а ты пользуешься жиром, снятым с шерсти, чтобы лечить болезни кожи у людей?

— Такое в природе случается, — сказал Кадфаэль. — Есть растения, прикосновения к которым несут беду. И никто не знает почему. Мы учимся, наблюдая. Насколько я помню, эта мазь помогла.

— О да, руки у нее быстро зажили. Но я не хочу больше давать ей чесать шерсть, а думаю научить ее ткать. Когда шерсть будет вымыта, спрядена и выкрашена, может быть, она не станет раздражать ей кожу. Бранвен — смышленая девушка, она скоро научится.

Кадфаэлю, который трудился, повернувшись к Джудит спиной, показалось, что она говорит, лишь бы не молчать, но думает о чем-то очень далеком. Поэтому монах совсем не удивился, когда внезапно Джудит проговорила совершенно иным тоном, решительно и твердо:

— Брат Кадфаэль, я думаю постричься в монахини. Серьезно думаю! Мир не столь хорош, чтобы стоило колебаться — уходить из него или нет, да и положение мое таково, что мне не на что надеяться и ждать, когда наступят лучшие времена. Дело может спокойно обойтись без меня, кузен Майлс вполне успешно ведет его и дорожит им гораздо больше, чем я. О, свои обязанности я выполняю как положено, но он прекрасно справится и один.