Мы свернули с дороги и помчались по траве к ближайшему ручью. Он был мелким, но холодным, и я не мог сдержать дрожь, когда мы побрели по нему. Главная магистраль проходила совсем близко, и мы пробирались в том же направлении, пригибаясь к самой воде, когда по дороге проезжало какое‑нибудь транспортное средство. Некоторое время дорога оставалась совсем безлюдной.

– Самое время! – выкрикнул я. – Бегом к магистрали, а затем обратно, ступая в свои же собственные следы.

Стингер сделал так, как было сказано, возвратившись по своим следам вместе со мной в ледяной ручей.

– Здорово придумано, – сказал он. – Ищейки найдут то место, где мы якобы вышли из воды, и пойдут по следам до дороги. Тогда они подумают, что нас подобрала какая‑нибудь проезжающая мимо машина. Что дальше?

– Мы пойдем вверх по течению – не выходя из воды – до ближайшей фермы. Которая наверняка окажется свинофермой...

– Только не это. Я их ненавижу до смерти. Мне как‑то досталось от одного свинобраза, когда я был еще ребенком.

– У нас нет другого выхода. Если мы станем делать что‑либо другое, легавые загребут нас на рассвете. Я тоже не могу сказать, что очень уж люблю этих свинок. Но я вырос на ферме и знаю, как с ними обращаться. А теперь пошли, пока я не отморозил себе ноги.

Это было довольно долгое путешествие, я продрог и никак не мог остановить начавшуюся дрожь. Но нам абсолютно ничего не оставалось больше делать, как продвигаться вперед. Зубы стучали у меня во рту, словно кастаньеты, когда мы наконец‑то добрались до ручейка, который, извиваясь по полям, впадал в широкий поток, по которому мы брели. Звезды стали понемногу тускнеть; приближался рассвет.

– Вот оно, – сказал я. – Тот самый ручеек, который нам нужен. Это срубленное дерево – моя заметка. Не отставай – мы уже совсем близко. – Я потянулся и обломил старую ветку, нависшую над ручьем, показывая путь. Мы брели дальше, пока не дошли до высокого электрифицированного забора, который перекрывал ручей. Он был отчетливо виден в предрассветных сумерках. С помощью сучка я приподнял нижний край изгороди, чтобы Стингер смог подлезть под ней; затем он проделал то же самое для меня. Когда же я встал, то услышал знакомое шуршание огромных игл, доносящееся из‑за растущего неподалеку дуба. Большая темная тень отделилась от деревьев, и направилась к нам. Я забрал ветку у Стингера и тихонько позвал:

– Суу‑ии, суу‑ии... Сюда, хрюша, хрюша...

Боров, подходя к нам, мерно похрюкивал. Стингер что‑то шептал себе под нос, наверное, ругался или молился – а может, и то, и другое. Я снова позвал, и массивное создание подошло ближе. Настоящий красавец, весом с тонну, смотрел на меня своими маленькими красными глазками. Боров даже не пошевелился, когда я шагнул к нему и медленно поднял ветку, услышав стон Стингера позади себя. Я вставил палку свинье за ухо, расправил длинные иголки – и принялся усердно чесать его шкуру.

– Что ты делаешь? Он же нас убьет! – воскликнул Стингер.

– Разумеется, нет, – ответил я, еще сильнее царапая борова за ухом. – Послушай‑ка. – Свинобраз полуприкрыл глаза и счастливо похрюкивал. – Я хорошо знаю этих больших хрюшек. У них под иголками много всяких паразитов, и они не могут сами добраться до них. Поэтому они любят, когда им чешут за ухом. Подставляй‑ка второе, тут самое чувствительное место – и мы продолжим свой путь.

Я продолжал скрести, боров постанывал от счастья, и рассвет незаметно подкрадывался к нам. В доме фермера включили свет, и мы присели позади свинобраза. Дверь открылась, кто‑то выплеснул из ведра воду, и она снова закрылась.

– Побежали в сарай, – сказал я. – Сюда!

Боров недовольно заворчал, когда я прекратил его чесать, и засеменил позади нас, в надежде получить еще, в то время как мы тайком пробирались к сараю через всю ферму.