|
Конечно, таких было пока очень немного — до настоящей осени оставалось еще месяца полтора, и все же смотреть, как стареет и умирает выросшее прямо на твоих глазах, было невыносимо тяжело. Правда, сегодня Амалию больше беспокоило другое. Из головы никак не шел вчерашний разговор с отцом. Причем, то, что отец и Михаэль оказались членами тайной организации, ее почти не удивило — чего-то подобного Амалия как раз и ожидала, — дело было в другом: Координатор «Sunrise» не убедил ее, доказывая, будто бы для выживания человечества так уж необходимо какое-то «специальное пугало». Более того, Амалии чудилось в этом нечто опасное и неправильное: не имела права горстка людей решать судьбу всего человечества. Как-то нехорошо это, нечестно. Да и вряд ли им такое под силу. А вдруг они ошибаются…
Однако скоро мысли Амалии переключились на человека, чья судьба в данный момент особенно ее волновала. Ее страшило то, что Михаэль открыто связался с отцом. Почему он так рисковал? А вдруг он решил, будто его жизнь стоит передаваемой информации? Если это так, его уже могли схватить или… Нет-нет, нужно отвлечься… Уже бывало, что Амалия невольно воображала себе какие-то ужасы, но этот, являвшийся совершенно реальным, вызвал переживание, которое было трудно или даже невозможно описать: пустота в сочетании с ощущением, будто это (что именно, Амалия и сама не понимала) рядом, близко… Нет, скорее, кто-то ужасный, кто до сего момента тебя не замечал, вдруг именно сейчас обратил на тебя свой пронзительный взор, и бежать, защищаться было бессмысленно… Словно ища защиты, Амалия прислонилась к стволу ближайшего дерева. Как раз где-то здесь они с Михаэлем поцеловались… Спохватившись, она поторопилась остановить опасные мысли: однажды это уже спровоцировало нежелательный ментальный контакт, но взбесившееся воображение и не думало подчиняться, оживляя в памяти события прошедших дней… Они медленно шли по аллее, точно снегом покрытой лепестками осыпающихся цветов, и как бы невзначай то и дело касались друг друга плечами. Потом остановились. Его лицо еще, казалось, не остыло от веселья, но глаза вдруг сделались серьезными, и в них появился вопрос. Амалия робко улыбнулась. Тогда Михаэль наклонился и поцеловал: сначала слегка коснулся ее щеки, затем прижал к себе и словно попробовал на вкус раскрывшиеся ему навстречу губы. Амалия обняла его за шею… Михаэль оторвался от ее губ, еще раз посмотрел Амалии в глаза и быстро потянул в глубь парка. Пока он сжимал ее пальцы, Амалия точно находилась в каком-то странном опьянении и была не в состоянии ни думать, ни замечать ничего вокруг, но когда Михаэль на несколько секунд отпустил ее от себя, чтобы снять куртку и расстелить ее на земле, вдруг возникла неловкость. — Ты не передумала? — Нет… Он уже снова прижимал Амалию к себе, сильно и в то же время удивительно бережно, и единственное, чего хотелось, — чтобы он подольше ее не выпускал. Михаэль улыбнулся: — Ты очень красивая. — Я люблю тебя… Он перестал улыбаться и сжал ее крепче… Никогда прежде Амалия не чувствовала такого: казалось, каждая частица ее тела каждое мгновение ощущала на себе его руки, губы, его горячее, упругое тело; он не давал ей покоя, пугая и одновременно восхищая своими порывистыми ласками, резкостью и даже властностью в сочетании с потрясающей нежностью, а когда наконец вошел в нее, Амалия впервые в жизни застонала. И двигался он поразительно красиво, как-то действительно по-мужски — мощно, страстно, шепча при этом что-то возбуждающее и ласковое… — Тебе было хорошо? Вместо ответа Амалия уткнулась ему в плечо. — Чего молчишь? Не жалеешь? — Нет. — У тебя пальчики, как у ребенка. |
