|
Никто из нас не сомневался, зная Джо, что она выполняла его волю и его указания. Мы должны были на это время забыть о трауре, писала она нам, и приехать сюда, чтобы встретить светлый праздник так, как не встречали еще никогда. Мы исполнили его желание. – Он повернулся и поклонился Элли, сидевшей на ручке кресла, в котором отдыхала тетушка Рут. – Мы сделали это, моя дорогая девочка, благодаря тебе и гостеприимству твоего молодого мужа и его славных друзей, да и всех обитателей этого дома. У нас не было еще такого прекрасного сочельника, как этот, и нас ждет такой же необыкновенный первый день Рождества.
Присутствующие выразили свое полное согласие приглушенным и почтительным бормотанием. – Но мы должны помнить, что это была последняя воля Джо. Мы будем сознавать, что он того хотел, и ради него мы это сделали, ради этого лучшего из братьев, дядей, кузенов и отцов. Нам сейчас очень недостает его. – Он поднял бокал. – Нам недостает тебя, Джо. Тетушка Берил и тетушка Рут приложили носовые платочки к глазам. Все подняли бокалы. Итак, размышлял граф Фаллоден, если у него и были какие-то сомнения на сей счет, теперь они рассеялись. Странное отсутствие даже намека на траур в одежде гостей, веселье там, где должна быть достойная скорбь, – это была воля самого Джозефа Трэнсома. Элинор и все родственники только исполняли последнее желание умирающего, близкого и дорогого им человека. Рождественское обещание. Граф посмотрел на жену, у которой в руках не было ни носового платка, ни бокала с шампанским. Ее сжатые руки лежали на коленях. Тетушка легонько похлопывала по ним одной рукой, а другой утирала платочком слезы. Элинор опять была подобна мраморному изваянию. Казалось, с ее лица исчезли краски и какое-либо живое выражение. Взгляд ее был устремлен на сцепленные на коленях руки. Внезапно графа обожгло ужасное воспоминание. Он понял, почему, когда утром после свадьбы они поехали к старому Трэнсому, Элинор, казалось, не замечала ни соломенного настила на мостовой перед домом отца, ни дверного молотка, зачем-то обернутого сукном. Она не бросилась в спальню больного отца, а осталась в гостиной у камина, протянув к огню озябшие руки. Она не повернулась, когда вошел врач отца. Чувства ее были глубоки, горестны и слишком болезненны, чтобы выказывать их перед кем-нибудь из посторонних. Холодная замкнутость и неподвижность статуи были лишь хрупкой скорлупой самозащиты. Внутри Элинор страдала и любила. В гостиной понемногу возобновился разговор, сначала тихий и сдержанный, но вскоре прежняя легкость веселья возобладала. Ушли к себе Том и Бесси; Уилфред, увлеченный флиртом со Сьюзан, провел ее к фортепьяно. Кто-то из молодежи последовал за ними. Сэр Альберт и дядя Бен о чем-то тихо беседовали, а вскоре совсем покинули гостиную. Элинор, ни с кем не попрощавшись, исчезла. Только граф, казалось, заметил это. Подождав еще несколько минут, он тоже покинул гостиную. Глава 16 Боль вернулась, а с нею подавленное состояние и новая горечь утраты, тем более ужасной, что Элинор не могла облегчить ее слезами. Она надеялась, что расплачется, когда покинет гостиную, и даже закрыла лицо руками в ожидании слез, но их не было. Поздно ждать их. Она сдержала слезы тогда, когда умер отец, она не оплакивала его так, как оплакивают дорогих и близких, а теперь уже поздно. Она не могла плакать. Самый лучший из отцов, как сказал о нем дядя Сэм. Да, он был необыкновенным отцом. Для него, бесконечно занятого делами, поставившего себе целью сколотить состояние, дочь тем не менее была всегда средоточием всех его жизненных интересов. Он неизменно находил для нее время. Она помнила его добрую улыбку, отеческую заботу, ласку и любовь. «Нам недостает тебя, Джо. Мне недостает тебя, папа! О, как мне тебя недостает!» Элинор не могла плакать. Повернувшись к лестнице, ведущей в ее комнаты, она вдруг почувствовала, что не хочет уходить к себе, поэтому спустилась в холл и, чуть помедлив у дверей библиотеки, прошла дальше, в оранжерею. |
