Но от мерцающего неверного света свечей растения казались уныло поникшими, а ночное звездное небо за стеклянным потолком лишь усугубило чувство одиночества. Поставив подсвечник, она обхватила себя руками. Ей было холодно.

Как ей хотелось, чтобы чьи-то теплые руки согрели ее! Элинор невольно снова вспомнила, как того же хотела и ждала, когда умер отец. Но таких рук не нашлось, были они разве что у далеких дяди Сэма или дяди Бена. Любой из них крепко обнял бы свою племянницу, если бы узнал, как ей это нужно. Но она мечтала о других руках. Они, без сомнения, обнимут ее позднее, когда она будет в постели. Тогда будут и успокаивающее ощущение тяжести его тела, и их близость. Но он был нужен ей сейчас.

Элинор горько сожалела о той игре в догадки, которую невольно затеяла на обратном пути из церкви, если это можно назвать игрой. Это не было чем-то продуманным, все получилось совершенно случайно. Вначале она почувствовала облегчение, даже радость, узнав, что никто из них, вступая в брак, не помышлял о какой-либо циничной выгоде, как поначалу думала она. Затем у нее возникло подозрение, что граф намерен во всем винить ее отца и, возможно, даже ненавидит его. И тут она пришла к выводу, что, несмотря на все, это был приемлемый брак, хотя лучше бы его не было.

Однако она все больше начинала ценить его, понимала, что именно этого хотела более всего в своей жизни. Граф – это тот, кого она мечтала встретить. Она почти сразу влюбилась в него, несмотря на ненависть, которую испытывала вначале. Теперь он для нее – все, весь ее мир, и это Рождество, и ее Вифлеемская звезда на ночном небе.

И вдруг эта игра. Она высказала сомнения и ожидала, что он подтвердит их, но в душе хотела, чтобы он возразил ей, сказал, что этот брак тоже очень важен для него, даже стал бы убеждать ее, что он ему необходим. Но он всего лишь согласился с ней. Правда, в этот момент их прервали тетушки Берил и Рут. Он что-то еще собирался сказать ей. Но тех нескольких слов, что сказал, было достаточно.

Их брак для него по-прежнему остается чем-то, что надо терпеть, и оставляет желать лучшего. У него это неплохо получилось. Врожденное чувство благородства, думала она, помогло ему найти приемлемые формы для их отношений, но не более. Никакой настоящей привязанности и, разумеется, любви.

Ей хотелось остаться одной. Элинор не желала более вспоминать о своих мечтах. Сев на стул, она по привычке положила руки на колени. Внутри нее были холод и свинцовая тяжесть. Праздник Рождества закончился.

Но кто-то тихо открыл дверь и, войдя, закрыл ее за собой. Граф поставил свою свечу и подошел к Элинор. Она не подняла глаз.

Но в оранжерее стало чуть светлее и даже теплее.

Граф был уверен, что найдет ее в слезах, однако не удивился, увидев ее застывшей и неподвижной. Она не посмотрела на него и ничем не выдала, что чувствует его присутствие. Она просто сидела и смотрела на свои руки, лежащие на коленях.

Граф вспомнил свою нерешительность в тот вечер, когда умер отец Элинор, а она спустилась в гостиную и сообщила ему об этом. Тогда он подумал, что будет, если он подойдет и обнимет ее. Но теперь он не такой глупец и не столь глух к чужому горю. Тогда он решил, что Элинор бесчувственна и не позволит прикоснуться к себе. Поэтому он не подошел к ней и не обнял ее.

Теперь он понимал, что должен сделать это, какой бы враждебной она ему ни казалась. Элинор нуждалась в человеческом участии. Отказав ей в этом тогда, он совершил непоправимую ошибку и глубоко ранил ее. Он не помог ей дать выход своему горю. Он знал, что это было горе. Знает это и сейчас.

Граф, присев на корточки перед Элинор, взял ее холодные руки в свои.