— Это как-то неправильно — воевать в Рождество, — сказал Шарп.

— Рождество завтра, сэр, — возразил Харпер, как будто от этого сегодняшнее сражение становилось более приятным.

— Если сегодня нам придется драться, пригляди за мальчишкой Николсом. Я не хочу потерять еще одного знаменосца, — сказал Шарп.

— Да, он чудный парнишка, — сказал Харпер. — Я пригляжу за ним, обязательно.

Знаменосец Николс стоял в центре линии Шарпа, под двойным знаменем полка. Добровольцы Принца Уэльского заняли позицию шагах в 50 от границы, обозначенной лишь пирамидой из камней, — достаточно далеко, чтобы французы, приближаясь с юга, не увидели их за гребнем холма. Позади, на испанской стороне, ущелье плавно спускалось к деревне, а перед батальоном холм сначала поднимался, а потом резко обрывался вниз. Дорога зигзагами взбиралась на холм, и вражеский отряд должен был выйти прямо на мушкеты Шарпа.

— Это будет все равно, что стрелять крыс в западне, — довольно сказал Харпер.

Так оно и было, но вражеский отряд все еще мог причинить неприятности. И потому Шарп держал батальон на границе, оставив лишь небольшой пикет оборонять дорогу на юг.

Пикетом командовал капитан Смит. Он должен был предупредить Шарпа, если отступающий французский гарнизон появится в поле зрения. Но что Шарп будет делать тогда? Если он отдаст приказ двигаться на юг, французская бригада поднимется на холм и атакует его с тыла, но пока он стоит на гребне холма, гарнизон вот-вот появится в деревне позади него. Оставалось надеяться, что гарнизон не успеет подойти сегодня.

Пока впереди не было никаких признаков французов, разбивших лагерь в долине по ту сторону границы. Сейчас им, должно быть, очень холодно. Холодно, страшно, сыро и неуютно, в то время как люди Шарпа провели время со всем возможным комфортом, который возможен в таком убогом местечке. За исключением часовых, его солдаты ночевали в тепле в домишках Ирати и вполне прилично позавтракали хлебом с засоленной говядиной.

Шарп переступил с ноги на ногу и подул на замерзшие руки. Когда же французы появятся? Не то чтобы он спешил с ними встретиться. Но чем больше они запаздывали, тем больше была вероятность, что ему придется простоять на этой дороге весь день. Однако солдатам (он чувствовал это) хотелось поскорее покончить с этим кровавым делом. Кровавым для французов, которым Шарп расставил ловушку.

По ту сторону границы дорога, извиваясь, ныряла в небольшой овраг, постепенно переходящий в долину — там и ночевали французы. А в овраге, куда едва заглянул рассвет, стояла 21 бочка с вином. Бочки были сгруппированы по три и начисто перекрывали путь французам.

Над бочками, укрывшись в скалах, неприятеля поджидали 15 стрелков. Французы стрелков ненавидели. Сами они не использовали винтовки, полагая, что их слишком долго приходится заряжать, но Шарп научился любить это оружие. Возможно, оно не обеспечивало достаточной скорострельности, но по убойной силе винтовка намного превосходила гладкоствольный мушкет, и Шарп не раз видел, как горстка стрелков решала исход сражения.

Шарп обернулся и посмотрел на юг. Он не мог видеть Ирати, до деревни было больше мили, а пикет располагался еще полумилей дальше. Внезапно он забеспокоился, что не услышит предупреждающих выстрелов капитана Смита. Но было уже поздно что-либо менять. Хватит об этом думать, сказал он себе. Не стоит беспокоиться о том, чего нельзя изменить.

— Неприятель, сэр, — тихо сказал Харпер, и Шарп, развернувшись, взглянул на дорогу.

Французы приближались. Их было не слишком много, всего лишь пол-роты гренадеров, отборные подразделения вражеской пехоты. Они носили высокие медвежьи шапки с медной бляхой. Но никто из них, как видел Шарп в подзорную трубу, не щеголял высокими красными плюмажами на киверах.