– Господа аборигены и ты, великий вождь Мату-Ити, – проникновенно признался Нильс. – Вас ввели в заблуждение. Ни в своей Европе, ни в чужой Америке я таки не имею никаких средств. И мне стыдно признаться – этих средств я не имею даже на своих исторической и малой родинах.

Ни слова не говоря, Мату-Ити величественно поднялся и, чуть покачиваясь, побрел в опочивальню. На ее пороге он обернулся и произнес всего три слова на дурном английском. Настолько дурном, что нам не потребовался перевод.

– Думайте до завтра.

– Признавайся, Яков Ильич, – потребовал Семеныч, когда мы вернулись в хижину. – Что утаил от налоговой инспекции? И Счетной палаты?

– Уму непостижимо. – Нильс приложил сухие тонкие пальцы к вискам. – Они принимают меня за миллионера.

– За миллиардера, – безжалостно уточнил Семеныч. – Небось наобещал золотые горы, когда соблазнял Маруську. Она и настучала.

– Честное слово – я обещал ей только любовь.

– Что ж, это немало, – хихикнула Янка, которая так и не поднималась с чемодана.

– Все сказал, Ильич? – Семеныч встал. – Серый, прикрывай меня. Я отлучусь.

И едва Семеныч вышел из хижины, как тут же вошел Понизовский.

– Явление второе, – продекламировала Яна. – Те же и провокатор.

– За что вы меня не любите, Яна Казимировна? – Понизовский присел с ней рядом, на чемодан.

– А за что тебя любить? Подарков ты мне не делаешь. Комплименты говоришь с трудом и редко. Под пальмы не заманиваешь. И вообще, встань с моей мебели.

Понизовский послушался.

– А где Семеныч? Он мне нужен.

– На Поганой яме, – сказал я. – Сидит. Хочешь помочь?

При такой постановке вопроса Понизовский, хотя и думал двинуться в направлении сортира, тут же передумал.

– Передайте, когда вернется, что я заходил.

– Будет исполнено, ваше высочество. – Яна привстала. – Доложим. Как же-с!

Нильс отправился к молодой жене для объяснений, Янка осталась на чемодане, а я пошел к морю. С горькими думами. С замирающим от страха сердцем. И вовсе не от того, что происходит здесь, на острове. Здесь мы разберемся. Страшно за то, что происходит там, на большой земле. В стране с высочайшим в мире искусством. В стране, где веками культивировалась любовь к ближнему, к дому своему, к собрату по планете. Где учили презирать стяжательство и алчность, подлость и предательство.

Да, за это придется платить. По большому счету…

Вернулся Семеныч, нашел меня на берегу. Лег рядом, стал пересыпать белый песочек из ладони в ладонь.

– Семеныч, а почему ты сразу об этом мне не сказал?

– По двум причинам. Хотел проверить свои догадки. А главное: что знают двое, знает и свинья.

Я не стал уточнять, какую свинью он имеет в виду, но понял, что он хотел этим сказать.

– А что все-таки с Нильсом?

– Кажется, я догадываюсь. Вернее – что-то такое вспоминается… – Он встал. – Завтра, Серый, не вздумай оказывать сопротивление.

– Ну да, – усмехнулся я. – У тебя ведь все схвачено.

– Все – не все, – поскромничал. – Но многое.

– Янка права – надоело здесь. Мне, Семеныч, вообще воевать надоело. Все это бесполезно. Срубишь одну башку – вместо нее две растут.

– А что делать, Серый? Это как на корабле с пробоиной.