Этот стиль разговора был вполне в духе Бориса.

— Как я рад этому! — воскликнул он.

— И я! Буду на вас рассчитывать. Приходите к нам в больницу. Спросите сестру хозяйку, и вас проведут ко мне. Или знаете что, проводите меня сейчас к тете Адье... Катишь и Глебчик! Борис проводит меня. Я вернусь позже одна.

В то же мгновение сзади послышалось шуршание колес по песку. Линейка нагнала нас. Паша вышел из нее, помог сесть Кате, усадил меня рядом с ней, сам сел напротив. На Бориса и Юлю он и не взглянул. Те двое отошли на несколько шагов в сторону, чтобы их не запылил экипаж. Юля послала Кате воздушный поцелуй, и последнее, что я видел, были их фигуры, сворачивавшие в боковую улицу.

Сидя в линейке, Катя и я рассказали Паше про тот странный разговор, что мы слышали в киоске.

Паша не переспрашивал, даже не кивнул головой, но уже одно его молчание свидетельствовало о том, какое значение он придавал нашему сообщению.

Когда мы кончили, наступила маленькая пауза. И тут мне показалось, что я лишний. Я подумал, что Паша и Катя, наверное, хотят поговорить друг с другом без меня, я давно заметил, что они любят бывать вместе и что у них не много случаев для этого. Долг свой я исполнил: передал Паше и о разговоре у грека, и о Рустаме. Ну, а теперь чего я, собственно, увязался за ними?

Я тронул возницу за плечо, сделал знак, чтобы он придержал лошадь, и через секунду был уже на подножке. Паша схватил меня за руку, я увидел встревоженное и умоляющее лицо Кати, но остановиться уже не мог. Я только сказал невнятно, что я что то забыл, вернусь, езжайте — и пошел по той же дороге назад.

Мы отъехали дальше, чем я думал. Было очень жарко, и я почувствовал, что не иду, а плетусь. Как странно! Никогда бы не поверил, что можно сразу так обессилеть. Я шел по пыли и по жаре почти автоматически и опять в направлении площади. Я прибрел к ней с другой стороны и тут же увидел киоск. Он был закрыт. По инерции я доплелся до своего прежнего места в чайхане, с трудом взобрался туда.

Дальше я ничего не помню.

 

 

6

 

Я очнулся ночью в незнакомом домике. Сильно хотелось пить. Я с трудом пошевелил губами, какая то старуха узбечка сразу же встала с места напротив и подала мне пиалу. Но пить я не мог и только пролил воду на себя.

Я был в узбекской кибитке (так местные жители называли дома), и за мной ухаживали люди, говорившие между собой на незнакомом мне языке. Но как я попал сюда? На четвертый день я узнал наконец человека, которого не раз смутно видел склонившимся надо мной. Это был Рустам. На лице его была смесь тревоги и облегчения.

— Да будет благословен аллах, — произнес он по узбекски. — Твой лучше.

Я что то прошептал одними губами.

— Кушай шурпа, — подал он мне касу с бараньей похлебкой.

Запах супа дошел до моих ноздрей, и я почувствовал, что голоден, как волк.

Я взял касу дрожащими руками и принялся есть шурпу. Рустам быстро разломал на куски лепешку и бросил их в касу. В глазах его была неподдельная радость.

— Якши! Якши! — повторял он. — Твой будет здоров.

Обессилев, я откинулся на подушку и заснул. Видимо, я выздоравливал.

На следующий день я уже более или менее разобрался в том, что произошло со мной. Когда я потерял сознание в чайхане, Рустам, не зная, кому меня сдать, увез с собой в кишлак.

 

Но самый большой сюрприз ждал меня после обеда.

Дверь открылась. На пороге стоял Павел.

— Здорово, Глеб! — сказал он с той неловкостью, какая бывает между молодыми стесняющимися людьми.

Я был в состоянии полного равновесия и счастья и в тот момент не помнил ничего плохого.