— Как мог знать? А не знали ли вы все это наперед?

— Я? — ахнул Борис.

Из палатки послышался шум отодвигаемого стула, медленные, тяжелые шаги. Другие — быстрые, суетливые — могли принадлежать только Борису.

— Ты знал, мерзавец, знал! — страшно гремел гневный голос Листера. — Ты — провокатор! Сейчас я с тобой разделаюсь, как ты с Погребняковым.

— Я... Погребняковым? — задохся голос насмерть перепуганного Бориса. — Эспер Константинович, помилуйте!

— Помиловать? Сейчас я тебя помилую. В лучшем случае ты трус, слюнтяй и баба, и тебя нужно лечить этим.

В палатке раздался звук одной оглушительной оплеухи, потом другой.

— И помни: не смей вперед заикаться об офицерской чести. Так учили трусов на фронте, а когда они вызывали на дуэль, их просто выгоняли. Докажи, что ты заслуживаешь другого. А теперь — вон!

Борис опрометью вылетел из палатки и, к счастью, не заметил меня.

В наш лагерь въезжала арба, с нее мне кивал Рустам. Он подошел ко мне, и я заметил, что за приветливым выражением его лица крылась какая то озабоченность.

Оглянувшись, он быстро зашептал:

— Погребняк кончай. Хассан джигит. — Он показал выразительным движением на горло.

— Знаю. — Я показал ему кивком головы в направлении травы, отделявшей нас от тугаев.

В глазах Рустама засветилось изумление:

— Твой знай!

— Ну, идем, — сказал я Рустаму, — распрягай лошадь. Как Лейла, здорова?

Он закивал головой:

— Здоров, здоров, тебе привет посылает.

В этот момент вернулся из города Толмачев.

— Ну, друзья, — сказал он, обращаясь ко мне, к трем мушкетерам и к Листеру, Борис все еще не показывался, — я опять должен вас покинуть на несколько недель. Наткнулись на очень важные следы в местах, где предполагаются остатки Антиохии Маргианы. Пока еще вы доберетесь до дела, я смогу съездить.

Новость была принята со смесью гордости и уныния.

— А для вас, молодой человек, — обратился он ко мне, — есть работа. Я говорил кое с кем из Коканда. Там во дворце хана Худояра нашли довольно много индийской керамики и доставили сюда, в Фергану. Я обещал прислать для экспертизы вас как индолога. Смотрите не подкачайте. Езжайте завтра, осмотрите марки — они, конечно, могут быть поддельными, и после анализа черепка, росписи, формы прислушайтесь к внутреннему голосу.

— Это еще что за научный инструмент — внутренний голос? — засмеялся Листер.

— Вполне научный, — успокоил его Толмачев. — Это совокупность неучтенных, неуловимых или неанализированных моментов. Он нужен одинаково врачу, полководцу, ученому. Да, Глеб, вы увидите там Лишкина, передайте ему привет.

— Знаете что, Владимир Николаевич, — внезапно вызвался Листер, — и я, пожалуй, поеду, а то я здесь совсем закис. Дни длинные, а читать нечего. Едем вместе, Глеб.

«Почему он решил ехать? — гадал я. — Неужели заподозрил и теперь выслеживает меня? Или хочет связаться с кем либо по поводу убийства Погребнякова?»

Рустам согласился отвезти нас в город и обещал разбудить на рассвете. От ночевки в палатке он отказался и спал у себя в арбе, в которой было много всякого тряпья, халатов и одеял, служивших хорошей защитой от утренней свежести в горах.

...Листер, когда я зашел за ним, был уже выбрит, бодр и, как всегда, подтянут.

— Вы что же, молодой человек, думали, раньше меня встанете? Дудки! Не забудьте, что имеете дело со старой солдатской косточкой.

Тон его был так прост и естествен, что, не знай я, что он белогвардеец и предатель, я принял бы его за самого открытого и честного человека.