– Из модных певцов. Сценическое имя – Митя Лав. Но пусть слово «любовь» вас не обманывает. Лав давно не поет, а свою новую кличку получил не только за то, что родился в Кабардино-Балкарии. Это очень жесткий, если не сказать – жестокий человек. Перещеголять его в безнравственности мог только покойный Умар. Ничего удивительного, что теперь Черкес выдвинулся на передний план. Не стоит его недооценивать. Не только аристократы не восторге от новых порядков. Боюсь, что и среди других группировок Черкес найдет единомышленников.
– М-да, свято место пусто не бывает, – проронил Корнилов. – Но сейчас этот Лав-Черкес – не самая большая головная боль для нас.
– Ошибаетесь, – вздохнул Максим Максимович. – Он давно рвется к вам на прием. И на этот раз, мне думается, с ультиматумом.
– Этот парень здесь? – удивился Юрий.
– Да. За дверью. Я решил, что вам стоит с ним переговорить. Война на два фронта сейчас никому не нужна.
– Вы, как всегда, правы, Максим Максимович, – согласился Корнилов. – Зовите Черкеса. Любопытно будет на него взглянуть.
Максимыч вышел за дверь и вернулся с мужчиной, который, даже не удостоив присутствующих взглядом, бухнулся в ближайшее свободное кресло и ловко забросил ногу за ногу так, что у оказавшегося сбоку Юрия появилась возможность любоваться подошвой сапога гостя. А сапоги эти действительно заслуживали внимания и могли рассказать о своем хозяине многое. Сшитое из разноцветных кусков кожзаменителя голенище было слишком широким для худой щиколотки. На кокетливо скошенных каблучках поблескивали подковки. Ходить в такой обуви было, наверняка, не слишком удобно, но Черкес таскал свои чудо-сапоги не из соображений комфорта, а для подчеркивания собственного статуса.
Корнилов поднял глаза. Когда-то Черкес был сухощавым и поджарым попрыгунчиком. Теперь прыгать ему мешал возраст и наметившийся животик, но полные гламурного аристократизма жесты сохранились. Бывший певец вырядился в разноцветную сорочку и обтягивающие джинсы с разрезами на коленях. На лишенной растительности груди болтался крестик, украшенный затейливым орнаментом, но по выражению лица и плавающим на поверхности глаз холодным льдинкам было понятно: Черкес не верит ни в Бога, ни в черта, и если кого считает верхом эволюции, так только себя. Стрижка ежиком, легкая небритость на впалых и бледных щеках переходила в аккуратную бородку, которую Черкес теребил указательным пальцем с по-женски длинным и ухоженным ногтем. На вид оппозиционеру было лет под пятьдесят, а глубокие, извилистые морщины на узком лбу подтверждали это предположение.
Юрий понял, что визитер не удостоит его чести заговорить первым, и поинтересовался:
– У вас какое-то дело ко мне?
– Дело? Бросьте эти штучки, Корнилов, – пропел Черкес хорошо поставленным, с едва заметной хрипотцой голосом. – Не пытайтесь выставить меня просителем. Этот номер не прокатит. Если у кого-то здесь и есть дело, то это у вас ко мне. Да-да. Вы уже слышали о том, что сделали с вашими послами в Барвихе?
Хорошев, Корнилов и Бамбуло обменялись взглядами, и от Черкеса не укрылось недоумение присутствующих.
– Их казнили. Группировка Мистера Бронкса не желает иметь с вами дела. Думаю, что и в других номах дела обстоят примерно также. А чего вы хотите? Элита никогда не примет чужака, а уж тем более не позволит ему командовать.
– Ну и нехай валит твоя элита к этому Бронкусу! – не сдержал эмоций Стук. – Поерепенитесь немного, а когда жрать захотите, на карачках к нам приползете. А что до казни наших послов… Если это не брехня… Барвихинские педрилы себе уже приговор подписали.
Корнилов собирался взять взвившегося Степана под узды, но потом передумал и решил подыграть Стуку. |