– Что же это получается? – спросил я. – Чем больше русских в стране, тем острее там обстановка?

– Это естественно.

– Не понимаю. Чего же тут естественного?

– Чем больше русских, тем большую угрозу они представляют для коренного населения.

– Какую угрозу могут представлять русские для эстонцев и латышей?

– Они боятся утратить свою независимость. Русскоязычное население требует равных прав. На этом и спекулируют националисты.

– Давайте пока оставим националистов в покое, – предложил я. – Сначала разберемся с русскими. После развала СССР они оказались за границей. У них был выбор. Или вернуться в Россию, или стать гражданами Эстонии. Массового исхода русских из Прибалтики, насколько я знаю, не было?

– И быть не могло. Кто же поедет в нищую Россию из бедной, но все‑таки сравнительно благополучной Эстонии?

– Значит, они хотят жить здесь, в сравнительно благополучной Эстонии, а быть гражданами России?

– Они хотят быть гражданами Эстонии, но иметь равные права, – разъяснил секретарь, начиная терять терпение от бестолковости собеседника.

– Про какие права вы все время говорите? Право не учить язык страны, гражданином которой являешься? Право не уважать законы этой страны? Право считать эстонцев чухней?

– Вы сейчас рассуждаете как националист.

– Я начинаю их понимать. Мы что, намерены снова присоединить Прибалтику к России?

– Такой задачи Россия перед собой не ставит. Россия уважает суверенитет прибалтийских независимых государств.

– Тогда почему бы не сказать людям правду?

– В чем же, по‑вашему, эта правда?

– В том, что Эстония не часть России. В том, что Эстония никогда не будет частью России. И Латвия. И Литва. Россия поможет тем, кто хочет вернуться. Но те, кто остался, должны усвоить очень простую вещь: что они граждане Эстонии, а не России. И они должны знать язык Эстонии, уважать ее традиции и законы. А чтобы связь с родиной не терялась, Россия будет посылать артистов, книги, фильмы, построит центры русской культуры. Ну, не знаю что еще. Будет присылать открытки с видами Кремля и новогодние поздравления деда Мороза с личной подписью президента.

– Хорошая идея, – усмехнулся секретарь.

– Рад, что вы ее оценили. Вместо этого вы тратите деньги российских налогоплательщиков на содержание агентуры, финансируете пророссийские партии и их печатные издания, направляете ноты протеста против торжественных похорон эсэсовца. При этом прекрасно зная, что этой нотой протеста гордые эстонцы подотрут задницу. Что гордые эстонцы и сделали. Не вижу никакой логики. Даже намека на логику. А что значил призыв московского мэра бойкотировать латышские продукты в знак протеста против дискриминации русскоязычного населения? – продолжал я с пылкостью доморощенного трибуна, который говорит не для того чтобы получить ответ, а для того, чтобы облегчить душу, изболевшую во дни сомнений и тягостных раздумий о судьбах своей родины. – Вы можете мне объяснить, зачем это было сделано?

– Вы сами дали ответ. В знак протеста против дискриминации русскоязычного населения. Юрий Михайлович Лужков очень четко заявил свою позицию.

– И к чему это привело? Что, дискриминация прекратилась? Кому от этого бойкота стало лучше? Латышским крестьянам, которые затоварились со своей сметаной? Русским в Латвии? Латыши стали их после этого больше любить? Я вам скажу, кому от этого стало лучше. Только самому Юрию Михайловичу Лужкову. Он нажил на этом политический капитал, прирастил процентик к своему президентскому рейтингу. Ах, какой бесстрашный защитник наших! Какая дуся!

– Латыши не стали больше любить русских, – сухо заметил секретарь.