– Ну, отозвал, – сказал я. – А почему паника?

Проконсультируется и вернется.

– Товарищ не понимает. Отзыв посла для консультаций – это очень серьезный дипломатический акт, Серега. Такой же серьезный, как нота протеста. Даже более серьезный. Эстония отклонила нашу ноту протеста против решения о торжественном перезахоронении фашиста. Как ты образно сказал: подтерла этой нотой задницу. Объясню на понятном тебе примере. Что делает часовой, когда не реагируют на его окрик «Стой, кто идет?» Дает предупредительный выстрел. Отзыв посла для консультаций – это и есть предупредительный выстрел.

– Зачем? – спросил я. – Мы собираемся стрелять на поражение?

– Зачем, – повторил Голубков. – Интересный вопрос. Если, конечно, это вопрос, а не риторическое восклицание. Остановимся пока на этом вопросе. Зафиксируем его. А теперь докладывай.

– О чем?

– Ты не звонил сам и не отвечал на мои звонки. Я понял это так, что ты хотел, чтобы я прилетел. Я прилетел. У тебя накопились вопросы. Выкладывай. А потом буду спрашивать я.

У меня действительно было немало вопросов, и я помедлил, раздумывая, с какого начать.

– Начнем с простого, – предложил Голубков. – Как ты намерен выполнить мой приказ, который передал тебе Консул? Его это не интересует. А меня очень интересует.

– Вы слышали наш разговор?

– Наконец‑то врубился. Да, слышал. Из операторской.

– Консул об этом знал?

– Как же он мог не знать? Это его хозяйство.

– А присутствовать при нашем разговоре – для вас это слишком просто?

– Да, это проще, – согласился Голубков. – Но «проще» не значит «лучше». Ты уверен, что при мне не сказал бы лишнего?

– Смотря что считать лишним.

– Вот именно. Что лишнее, ты не знаешь. И мог невольно поставить меня в неловкое положение. И Консула тоже. В неловкое – это я не совсем правильно выразился. В трудное положение. Видишь ли, Сергей, твой звонок из Мюнхена очень меня удивил. Потому что приказа выполнять распоряжения Янсена я вам не отдавал. Теперь ты понимаешь, в каком положении оказались бы мы оба? Мне пришлось бы потребовать у Консула объяснений. А Консулу пришлось бы врать. Потому что при тебе правды он сказать не мог. Без тебя тоже не мог. Но я не стал ни о чем спрашивать. С меня хватило того, что я понял, в чем дело.

– А я не понял, – сообщил я. – А понять хотелось бы. Значит, приказ выполнять распоряжения Янсена – это самодеятельность Консула?

– Это не самодеятельность Консула. Это вообще не самодеятельность.

– Консул знал, что гроб пустой?

– Да.

– От кого?

– Хороший вопрос.

– От вас?

– Нет.

– От Янсена?

– Ты это допускаешь?

– Нет.

– Я тоже.

– Кто, кроме вас и Янсена, знал, что гроб эсэсовца пустой? – начал я суживать сектор обстрела.

– Как ты думаешь, меня не посадят, если я здесь закурю? – спросил Голубков.

– Курите, – разрешил я. – Я буду носить вам передачи. Но редко. За ваше нежелание прямо отвечать на прямые вопросы.

Голубков закурил «Яву», приспособив для пепла кулек из вырванного из блокнота листка, и только после этого произнес:

– А о чем ты спросил?

– Кто мог сообщить Консулу, что гроб пустой?

– Вероятно, тот, кто об этом знал.