|
"Ну же, - сказал я себе, - без церемоний, без лишних рассуждений! Вот удача - насилуем"! Решение-то я принял легко, но как взяться за дело? В голову приходил, конечно, поцелуй, тем более, что губ наших не разделяла и ладонь, дыхание наше смешивалось. Но поцелуй как вступление, увертюра к опоганиванию, был для меня почему-то неприемлем. Он казался мне неуместным, недопустимым... О! Я понял! Поцелуй служит украшением, декорацией, намеком и аллегорией, а я не хотел ни в чем притворяться, я хотел спариться, быстро и гадко растоптать лилейную белизну, ибо чем же иным может быть изнасилование, как не отношением к ангелу как к корове? Итак, от поцелуя я отказался, но и та поза, которую я принял, это вбирание ее невинного девичьего дыхания уже - я почувствовал - попахивали фальшью. "Схвачу ее и возьму на руки, а затем брошу" - предложил я себе, отступая и слегка распрямляясь, но последовавшее в результате этого увеличение расстояния, так фатально похожее на нерешительное отступление, подействовало на меня слегка обезоруживающе. Куда я должен был ее бросить? За исключением кресла, в моем распоряжении был только пол, а поднимать лилейную, чтобы бросить ее обратно в кресло, не имело ни малейшего смысла, в то время как изнасилование должно иметь смысл, и еще какой! Самого черного двуличия! "Значит, так: схвачу ее грубо и бесстыдно!" - решил я. Стоя сделать это я, однако, не мог кресло было слишком низким, поэтому я встал на колени. Ошибка! Это была поза покорности, согласия на несение службы. Невозможно насиловать на коленях, но я должен был все-таки что-то делать, ибо с каждой секундой становилось все хуже. Еще расплачется, - пронзил меня страх. О черт! - губы у нее уже сложились подковкой. Заревет - и из лилейной превратится в сопливое дитя! Быстро, пока еще не поздно! Значит, под юбку? Но если меня подведут неотработанные на практике движения, если они будут щекочущими, не насилующими - что тогда? Конечно, она начнет хихикать, может даже поперхнуться, станет брыкаться ногами, зальется смехом, и если я даже грубо схвачу, сомну, то не будет уже ни следа лилейности, а только одно щекотание! Вместо насилия - щекотка? Щекотка? И всего-то? Великий Боже! "Тот работник из следственных органов, - промелькнуло у меня в ошалелой голове, - это он ее подсунул, не иначе! Я узнаю его, "по когтям льва узнаю!" В таком случае - нет!" Я принял твердое решение. Никакого "под юбку", ничего украдкой, ничего коварного и воровски трусливого! Глаза в глаза - и поцелуй... Нет, не поцелуй - дьявол, молния, кровь, грубость и мука ужаса, скрежет зубов о зубы! Измарать! Только так! Я наклонился над ней, но что-то было не так. Недоверчивые глаза, губы надуты, а в уголках их что-то белое! Крошки. Фу! Дыхания наши снова смешались, повеяло сосунком, молокососом. Бога ради! Эти белые крошки... Это был сыр! Нет, не сыр! Сырок! Все, я пропал. Медленно, дюйм за дюймом я поднялся, машинально отряхивая колени. Да, это был конец. Лет шестнадцать, невинная, пугливая, белая как снег... Как снег? Как сырок! Выходя, я от двери оглянулся на нее. Успокоившись, она снова стала жевать. У нее был спрятанный в ладони кусок булки, она просто скрыла его, когда я приблизился. Она хотела облегчить мне, а я... Боже... Хорошо хотя бы то, что не прозвучало ни единого слова. Я закрыл за собой дверь и пошел прочь, стараясь идти как можно тише. Мерзавец... Где-то раздался выстрел. |
