— Из ее завещания, — просто ответил я, — там есть упоминание о трасте.

— Я думал, что вам и вправду не известно, было ли завещание или нет.

— Я вам этого не говорил, мистер Миллер.

— Зато Тони, чтоб ему пусто было, уже сказал.

— Верно ли то, что Викки была бенефициаром по тому соглашению?

— А вот это уже вас никоим образом не касается, — огрызнулся Миллер, и сняв с головы шляпу, он протер носовым платком кожаную ленту, пришитую внутри. Я заметил, что на макушке волосы у него уже начали седеть. Миллер снова водрузил шляпу на прежнее место, засунул носовой платок в задний карман джинсов и глядя мне прямо в глаза, он вдруг заговорил: — Мистер Хоуп, позвольте мне разъяснять вам кое-что. У меня здесь нет ничего своего, ничего, что было бы записано на мое собственное имя, кроме принадлежащего лично мне дома. Все остальное — плантации, приобретенные мною мотели на Трейл, ценные бумаги — все это является собственностью траста. Когда Викки только-только начала свою карьеру в музыкальном бизнесе, ей едва исполнилось девятнадцать, а представления о деньгах у нее было не больше, чем может быть у лягушонка. И в этом она тоже вся пошла в мать. Вот я и учредил этот траст, чтобы у нее была хоть какая-то защита, чтобы уж быть наверняка уверенным, что ей не придется закончить свою карьеру, как это зачастую бывает у некоторых рок-звезд, вы конечно понимаете, кого я имею в виду, тех кто глотает разные таблетки и кончает жизнь самоубийством, или же тех, кто дожив до солидного возраста не имеют даже собственного ночного горшка. В среднем жизнь рок-звезды в бизнесе продолжается где-нибудь четыре или пять лет, да, мистер Хоуп, ну если очень повезет, то лет шесть-семь. Мне очень не хотелось, чтобы моя малышка, когда ей перевалит за тридцать, заканчивала бы свою карьеру в сортире. Вот и все из того, что вам действительно надо знать.

— Мистер Миллер, — сказал я, — в завещании Викки распорядилась передать Элисон три четверти от суммы основного капитала и аккумулированного дохода и одну четверть своему бывшему мужу Энтони…

— Не смешите меня, — сказала мне на это Миллер.

— Это она составляла завещание, не я.

— И каким же образом она собирается распоряжаться тем, что ей еще не принадлежит? Ведь вы же юрист, не так ли? Ведь вы же прекрасно знаете, что только тот, кто учреждает траст, может решать, как и когда будут распределены доход и основной капитал.

— Но ведь бенифициаром-то по этому трасту была ваша дочь, разве не так?

— Разумеется, она им была. Но…

— Ну тогда, если срок трастового соглашения уже истек, основной капитал был бы ее, и она могла бы поступать, как…

— Он еще не истек.

— А когда он истекает?

— А это вас не касается.

— Если он истек до ее смерти, это меня даже очень касается. Ваша дочь распорядилась передать четверть причитавшейся ей суммы Энтони Кенигу. А это означает, что если деньги уже принадлежали ей, четверть…

— Хотите отобрать все это у меня? — спросил вдруг у меня Миллер, обведя широким жестом бесконечные акры апельсиновых рощ. — Все это, на что я потратил всю жизнь, дожидаясь того времени, когда Викки станет достаточно взрослой, чтобы самой управляться здесь? — он отрицательно помотал головой. — Так знайте же, господин хороший, у вас ничего не выйдет.

— Да я ведь еще не настаиваю, что мистер Кениг уже имеет какие-то права…

— Ах, только еще, да? А когда же, позвольте узнать, мистер Хоуп, когда же вы собираетесь начать на этом настаивать?

— После того, как смогу ознакомиться с трастовым соглашением.