Вопрос о поведении Зиновьева возник в повестке июльского (1926 года) объединенного пленума ЦК и ЦКК неожиданно и закончился полной победой Сталина: Зиновьева вывели из политбюро, Лашевича из кандидатов в члены ЦК.

Лашевича убрали не только из военного ведомства, но и вообще из Москвы — отправили в 1926 году заместителем председателя правления Китайско-Восточной железной дороги. Михаил Михайлович держался мужественно и уверенно. Заграничная жизнь ему нисколько не понравилась, и этим он сильно отличался от сталинских воспитанников, которые будут всеми правдами и неправдами рваться за рубеж.

4 января 1927 года Лашевич писал из Харбина Серго Орджоникидзе, председателю Центральной контрольной комиссии партии, с просьбой увеличить зарплату:

«Президиумом ЦКК в прошлом году был принято постановление, согласно которому нам установлен размер заработной платы в 320 рублей и на расходы, связанные с представительством, 180 рублей в месяц. Когда мне сообщили постановление, я заявил: в таком случае никаких приемов, банкетов и пр. и пр. Против этого высказались абсолютно все товарищи, и мы сошлись на одном: постепенно уменьшить количество и пышность всяких приемов и банкетов, не оскорбляя самолюбие китайцев. Но что ты поделаешь, ежели всякий прием у них связан с шампанским.

Я приехал в восемь часов утра, и на вокзале официальная встреча началась с шампанского, то же самое, когда я наносил визиты всем китайским чиновникам. И у меня при визитах всегда шампанское. Что же, кто-нибудь поверит, что мы любители этого пойла? Всем известно, что я предпочитаю водку: и дешевле, и пользительнее. Да и пью я мало — болен…

Что же получается, мало, что меня загнали в это болото — Харбин, лишили всякой общественности, не говоря уже о большем, и поставили в положение, худшее значительно, нежели в Москве. В Москве мы с женой получали вместе 400–450 рублей. Теперь я получаю 320 рублей, а ей работать нельзя…

А как я должен жить? Разве же я когда-нибудь так одевался? Визитки, фрак, смокинг, крахмальные рубахи, лакированные туфли и прочая пакость. Отказаться от этого нельзя, можно нарваться на скандал. А в Москве я щеголял в гимнастерке и шинели. В Москве я жил в Кремле, пользовался бесплатной медицинской помощью и лекарствами, а здесь за все плати. У меня квартира в десять комнат, три китайских прислуги. Мне, что ли, это нужно? Да ведь за это меня надо наградить орденом, за страдания, которые испытываю, попав в эту ужасную обстановку…

У меня привычки скромные, я не избалован и еще недостаточно испорчен по части мотовства и излишеств. Я выпивал и выпиваю. Но все знают, что я не любитель кабаков, а люблю выпить со своими ребятами дома. И если приходится общаться со всякой сволочью, так ведь это же подвиг. А если бы ты видел, кому мне приходится руку жать, разговаривать и даже с ними обедать — ужас. Почему же ухудшают общий уровень жизни и заставляют жульничать? Не понимаю…»

Ему недолго пришлось страдать на загранработе от обилия приемов, шампанского и прислуги.

Осенью 1927 года Михаил Лашевич приехал в Ленинград, чтобы принять участие в праздновании десятилетия революции, успех которой был делом и его рук.

Виктор Серж наблюдал, как Лашевич вместе с горсткой оппозиционеров участвовал в демонстрации 7 ноября 1927 года. Чтобы разогнать несколько сот оппозиционеров, вызвали конную милицию:

«Лашевич, грузный, приземистый, командовавший в свое время армиями, с несколькими рабочими бросился на милиционера, выбил из седла, а потом помог подняться, выговаривая командирским голосом:

— Как тебе не стыдно нападать на ленинградских пролетариев?

На нем болталась солдатская шинель без знаков различия. Его тяжелое лицо любителя выпить побагровело. Кто-то горячился:

— Ну что ж, еще повоюем!

— С кем? — пылко отзывались другие.