Княжна грустно улыбнулась, поймав себя на этих мыслях. “До чего же сильны условности, – подумала она, оправляя на коленях платье. – Речь идет о жизни и смерти, а меня заботят приличия, и я даже себе самой говорю, что коня надобно достать, тогда как на самом деле мне предстоит его попросту украсть. Ну, не смешно ли?”

Она прислушалась к своим ощущениям и вздохнула: смешно ей почему-то не было, а было, напротив, одиноко и страшно.

Сальная свеча на столе горела, потрескивая и время от времени стреляя искрами. Шум офицерской попойки постепенно затих, и на смену ему пришла тишина, нарушаемая только треском свечки, песенкой сверчка да изредка доносившимся откуда-нибудь храпом усталых людей. Потом свеча погасла. Другой свечи у княжны не было, и она осталась сидеть на лавке в полной темноте, решив подождать еще час-другой, чтобы все в лагере уснули наверняка.

Через какое-то время глаза княжны привыкли к темноте, и она стала различать очертания предметов. Ей показалось, что по полу шмыгает какая-то быстрая тень, но прошло еще минут десять, пока княжна сообразила, что видит обыкновенную мышь. С трудом подавив острое желание завизжать на всю деревню, она проворно подобрала под себя ноги. В придачу ко всем ее бедам ей не хватало только мыши. Судьба рискованного предприятия оказалась под угрозой из-за мелкого грызуна, и, сколько ни уговаривала себя Мария Андреевна, твердя, что мыши совершенно не опасны, она никак не могла заставить себя спустить ноги с лавки.

Наконец она набралась решимости и осторожно коснулась ступнями пола. Мыши нигде не было видно – вероятно, она удалилась по каким-то своим мышиным делам. Все кругом спали, и княжна поняла, что лучшего времени для побега у нее может просто не быть. Она решительно поднялась, перекрестилась и взяла в руки узелок с иконой.

В это время где-то недалеко, как показалось княжне, на околице деревни, грохнул одинокий выстрел. Лагерь французов проснулся – не вдруг, но все-таки очень быстро. Со всех сторон послышались удивленные и встревоженные голоса, повсюду начали загораться огни. Кто-то прокричал команду, залязгало разбираемое оружие, и прямо под окнами комнаты, где ночевала княжна, наметом проскакал какой-то всадник.

В доме тоже суетились. Совсем недавно заснувшие офицеры, протяжно зевая и ругаясь сонными голосами, застегивали мундиры, навешивали на себя сабли и на всякий случай проверяли кремни в пистолетах. С крыльца доносился властный голос капитана, отдававшего распоряжения. Снова простучали лошадиные копыта, и кто-то подбежал к капитану с докладом. Княжне удалось разобрать, что речь шла о каком-то драгуне, якобы искавшем капитана Жюно. Все это мало походило на начало боевых действий: больше никто не стрелял, и суета в деревне понемногу начала утихать. Но во дворе дома, где квартировал капитан Жюно, суета, напротив, усиливалась с каждой минутой. По дощатому полу в сенях стучали торопливые сапоги, звенели шпоры, в дом вбегали и выбегали озабоченные хмурые люди. Не в силах справиться с тревожным любопытством, княжна оставила икону на лавке и вышла в сени. Было совершенно очевидно, что побег ее сорвался и что виною тому стали какие-то чрезвычайные обстоятельства. Мария Андреевна с замиранием сердца подумала об Огинских, но тут же прогнала эту нелепую мысль: кузены просто не могли так скоро догнать пешком двигавшийся на рысях кавалерийский полк.

На крыльце она лицом к лицу столкнулась с капитаном Жюно.