В то же время сердце ее при этом стуке радостно забилось. Доводы разума были ничто по сравнению с желанием еще раз хотя бы на минуту увидеть Вацлава и сказать ему те самые нужные, теплые слова, которых она не нашла при расставании. С бьющимся сердцем подошла она к двери и щелкнула задвижкой.

За дверью стоял со свечой Архипыч. Одного взгляда на его потерянное, с трясущимися губами и стоящими в глазах слезами лицо, на более обычного сгорбленную фигуру и мелко дрожавшую в руке свечу хватило княжне Марии, чтобы понять причину его прихода. Сильно бившееся в ее груди сердце вдруг замерло, обратившись в комок холодного льда.

– Дедушка? – одними губами спросила она.

– Горе, ваше сиятельство, – дребезжащим голосом выговорил Архипыч, – горе то какое! Князь наш, батюшка… кормилец.

Голос его сорвался, и старик тихо заплакал. Не помня себя, княжна выбежала из комнаты и бросилась в спальню князя Александра Николаевича. Она утешала себя надеждой, что с дедом, может быть, случился еще один удар, что он при смерти, но еще жив. Архипыч не сказал, что он умер; умом княжна понимала, что старик просто не успел этого сказать, и что сказанного им было вполне достаточно, но сердце надеялось на другое. Марии Андреевне страшно было помыслить, что в то время как она заигрывала с пропахшим табаком и конским потом уланом, ее горячо любимый дед умирал, брошенный всеми, кроме старого слуги, и умер, не успев попрощаться с нею.

Вбежав в раскрытую настежь дверь спальни, она остановилась. Вид лежавшего на постели тела яснее всяких слов сказал ей, что ее надежда была тщетной. Князь лежал в том же положении, в каком она оставила его час или два назад, но жизни уже не было в нем, и это замечалось с первого взгляда даже при неверном мерцании свечей.

– Отмучился, страдалец, – сказал подошедший сзади Архипыч, подтверждая то, что и без него ясно видела Мария Андреевна. – Уж так он об вас спрашивал, так звал…

Упрек, которого не было в словах старого слуги, но который явственно послышался в них княжне, заставил ее разрыдаться и броситься к постели. Она припала губами к колючей щеке деда и невольно отшатнулась, напуганная неприятным ощущением от этого прикосновения. То, что было горячо любимым ею человеком, сохранив его внешность, странным образом превратилось во что-то чуждое, отталкивающее и почти страшное. От этого княжна разрыдалась еще горше позади нее, всхлипывая и отирая струящиеся по морщинистым щекам слезы трясущейся рукой, тихо плакал Архипыч.

Пока наверху происходила эта сцена, внизу, во дворе, обходивший посты французский лейтенант приблизился к дверям холодной, где содержались захваченные накануне пленники. С удивлением заметил он, что дверь подвала открыта настежь и что часового нигде не видно. На его оклик никто не ответил. Причина этого представлялась лейтенанту вполне очевидной, и он велел сопровождавшему его капралу трубить тревогу.

Резкий звук кавалерийской трубы прорезал тишину спящего лагеря, вдребезги разбивая самый сладкий предутренний сон и зовя людей к оружию. Повсюду послышался шум и встревоженные разговоры. Уланы хватали оружие и озирались по сторонам в поисках неприятеля, уверенные в том, что ночное нападение на лагерь повторилось. Капитан Жюно выбежал на крыльцо в расстегнутом мундире, на ходу пристегивая саблю и щуря заспанные глаза. Волосы на его непокрытой голове были взлохмачены, усы грозно топорщились.