— Ты не исправим! Если и откроюсь, то чтоб ты убедился в неправильности своих решений. Но это невозможно…

— Невозможно, — согласился Артур, — Но что же делать? Своим постоянным бунтом ты расшатываешь нам все планы. Слушай, давай идеализировать доброжелательность? Только ты мне подыгрывай, я сам не смогу… Видишь, хотел душевное общение обеспечить, а вместо этого шкурку тебе порвал. — Артур кивнул на колготки, — Прости меня, я неуклюжий…

Слышать всё это от Артура было настолько дико, что звезда даже не сразу перестроилась на нормальное общение, продолжая по инерции отгавкиваться полушутя.

— Что за люди? Хотят в душу залезть, а хватают за ляжки… Вот и верь после этого в их благородные намерения, — ворчала она, заботливо разглаживая зацепку. Для пущей красоты сюжета, звезде мечталось, чтобы стрелка эта кровоточила, как свежепосаженная царапина — по сути, это ведь и была колготочная царапина, — и Артур бы тогда ещё больше казался б виноватым, а она, звезда, сделалась бы ещё больше безвинно обиженная и невинная.

— А журналистов не бойся, — продолжал Артур, — Я — главный злодей, мне не на кого переводить стрелки и я с ними справлюсь.

— Ты выглядишь лучше меня, — звезда ни в коем случае не хотела уступать в первенстве по злодейству, — Ты не врёшь стольким в глаза. Ты не обязан заявлять на всю страну, что не знаком с собственной матерью. А я каждый раз, приезжая к родителям, вру что-то о своей нынешней жизни и отвожу глаза от телевизора, когда там клип Черубины показывают… А мама сокрушается в сторону экрана: «Бедная девочка, она ж в детдоме росла, ты знаешь?» И так мне тошно делается… Вот узнает она правду, что про меня подумает? Тебе о таком заботиться не нужно…

— Действительно не нужно. — неожиданно мрачно ответил Артур, от былого его теплоизлучения не осталось и следа, — Но это не лучший вариант. Моя матушка уже ничего не подумает. Погибла в прошлом году. Сегодня, кстати, был бы её День рождения.

— Прости, — теперь уже Марина повела себя неуклюже. А на Артура вдруг обрушился мощный болезненный порыв откровенности. Подхватил и понес. Вцепившись в руль до побелевших костяшек на пальцах, глядя прямо перед собой, Артур рассказывал о своем неблагодарном сыновничестве. О том, что сегодня годовщина материного отбытия в другие миры, а он, вот, только сейчас об этом вспомнил, и о том, как не выполнил её последнюю просьбу и о том, как любил её на самом деле… Вообще вся его речь была похожа на кратковременный нервный срыв.

Выписка из дневника:

Мысли гроздьями свисают надо мной, но в голову не падают. Видать, не созрели ещё. Записываю ощущениями, сомневаясь, что сама смогу когда-то это расшифровать.

Вспоминается, как однажды в юности, после безумной совершенно ночи, в которую праздновалось одновременно три Дня Рождения, а под конец — рождения новых чувств, пар и возможные чьи-то зачатия, мы со Свинтусом завалились домой отсыпаться. Тогда я поняла вдруг, что обязана просто записать кое-какие мысли, душащие меня своей грандиозностью. Вместо постели я ринулась к ноутбуку и затарабанила по клавишам. Утром раскрыла файл и обалдела: передо мной красовались два жирных абзаца несуществующих слов — хаотичная последовательность букв, пробелов и знаков препинания. Когда писала, я была уверена, что изъясняюсь обычным русским языком. «Мда… чего только по укурке не натворишь!» — засмеялся Свинтус. А я долго ещё оплакивала не поддающуюся расшифровке истину, о которой помнила только, что она была грандиозна, и что понимать её было высшим жизненным блаженством.