— Что случилось? — я упираюсь взглядом в Лёвину беспомощность.

— Анечка, — выдавливает из себя Лёва и тянется за сигаретами, — Я знал. Мне снилось вчера. Надо что-то делать… Они мне говорили, я не понял.

— Не гони, — подскакивает Гарик, — Ты чё парню-то трубку отдал?

Пашенька деловито заглядывает на кухню.

— Едем срочно. Там показания нужны и деньги. Я могу отца попросить нас подвезти.

— Я за рулём! — Лёва вскакивает, жмёт на кнопку сигнализации, моя Хонда испуганно пищит во дворе, — Ждите в машине, я сейчас.

— Да что случилось-то! — спрашиваю я, — В чём дело, объяснит мне кто-нибудь? — я вдруг замечаю, что истерично ору.

— Анечку вашу подрезали, — сухо комментирует Пашенька, единственный из нас, не потерявший самообладания, — В больницу надо ехать. Медсестра в сумочке нашла визитку с телефоном и позвонила.

Чьи-то руки стаскивают меня по подъездной лестнице, и впихивают на заднее сидение машины. Вот и сбылось, Анечка, твоё вчерашнее приглашение. Покаталась я на вашей моей Хонде. О том, чтобы остаться здесь, как просил Гарик, я и подумать не могу. Вдруг ещё что-то можно поделать?

— Да, будь на связи! — Гарик ругается с сотовым телефоном, обзванивая многочисленные связи, — Ничего конкретного не знаю. Едем разбираться. Будь на связи. Давай!

В пробке нервы накаляются до предела. Выскакиваю перед носом киоска, хвтатю бутылку коньяка. Хлещу из горла, надеясь хоть этим утопить своё безумие.

— Завязывай! — Гарик грубо отбирает у меня бутылку, торопливо делает пару глотков, и суёт её себе запазуху, — Нам ещё на врачей дышать… — он снова набрасывается на телефон.

— Зачем ты им звонишь? Все и так на связи, телефоны у всех под рукой. Давай не паниковать раньше времени, — Лёва уже взял себя в руки и пытается привести в чувства Гарика, — Верни Маринке коньяк, она упьётся, уснет и ничего не испортит. Ну зачем ты им звонишь?

— Надо же что-то делать! — отвечает Гарик. Потом открывает окно, достаёт сигареты и без спросу суёт в магнитофон чуждую нам с Лёвкой музыку. Машина взрывается страшным техно. Как ни странно, всем нам легчает. Пробка рассасывается, то ли распуганная нашей музыкой, то ли сама по себе. Мы мчимся. Мне вернули коньяк, но пить уже не хочется — слишком трясёт. В тряске завывающих стуков, в сигаретном дыму, с нервно дёргающейся в такт музыке Гарикиной головой в окне… Мы мчимся спасать Анечку.

Я прямо в машине открываю ноутбук. Бегаю пальцами по клавишам и один за другим убиваю написанные в Рукописи файлы. Губы шепчут нелепое:

«Господи, сжалься! Господи, но она ведь совсем не виновата в моём воображении. Господи, и сравнение это было совсем неудачное. Ну, посмотри, кто Анечка, а кто — Райх. Господи, не надо, а?»

С диким визгом тормозов, измученные собственными подозрениями, мы останавливаемся на какой-то стоянке, потому что подъезд к больнице отгорожен от цивилизации очередной бездушной пробкой. Мы бросаем Хонду и дальше бежим пешком.

Гарик прыгает по-обезьяньи высоко, Лёва тяжело дышит мне в затылок, я вишу на локте у Пашеньки и каждый его широченный шаг гулким эхом отдаётся где-то в глубинах моего тела.

В вестибюле больницы, таких как мы — сотни.

Лёва проталкивается к персоналу, Гарик кричит что-то в сотовый, Пашенька крепко держит меня за локоть. А я уже ничего не соображаю. Помню только, что в компе на работе остался ещё один экземпляр Рукописи, и что это, наверное, не страшно, потому что в том варианте Зинаиде Райх злоумышленники ещё не нанесли 17 ножевых ранений и ещё не выкололи её так часто называемые прессой «прекрасными» глаза.