Теперь о делах. Как тебе и обещала, озаботилась работою. Пишу тебе подробный отчет, Димочка. Не потому, что такая скрупулезная, а от того, что тем саму себя систематизирую. И потом, ты гадости в ответ наговорить не можешь… А Свинтус вот, мастер на подобные проявления. Позволь, тебе пожалуюсь…

Позвонила ему только что, начала рассказывать:

— Помнишь, Цветаева уже в двадцатые годы с Маяковским как-то встретилась? Вспоминала потом об этом с улыбкою. Соседке по комнате рассказывала, мол, заходила она к нему в РОСТА. Сидел Маяковский у окна, а на каждой коленке — по девочке. Цветаеву увидел, расшвырял их, как щенков — тут Марина Ивановна показывала жестами — и подошел здороваться. Руку поцеловал. Уважительно очень отнесся, почтительно…

— Марин, ты в своем уме? Одиннадцать часов вечера! — ответил мне телефон, вместо Свинтуса. Вместо — потому что мой Свинтус такой чепухи сказать не мог! Возмутиться, что звоню в одиннадцать утра — еще куда ни шло. Но…

— Мы спим уже. Прости, нам не до Цветаевой. Если случилось что, то рассказывай…

Проглотила я его острое «мы», не поранилась. Все поняла, заулыбалась даже:

— А, ты в этом смысле! — говорю. — Извини, что помешала. Позвони, когда попустит романтика…

— Да какая романтика?! Спим мы просто. Ты напилась, что ль?

Понимаю, что Свинтус говорит шепотом. То есть реально боится кого-то разбудить.

— Нет, не напилась, — бросаю скомкано. — Хотя повод есть. Такое, в родной редакции…

— Какое? — Свинтус насторожился.

— Так я тебе с самого начала об этом рассказывала, а ты ругаться стал. Захожу в родные «Женские Факи». Ну, ты же помнишь, мы так «Женсике факты» именуем за вредаторскими спинами. Сидит в нашей редакторской какой-то тип в пиджачке и с накладной улыбкою. Перед ним молоденькие барышни дефилируют … Присмотрелась — Карпуша! Нет, не среди барышень, а тот, что в галстуке! Сидит, наш Карпик. Родной такой, только ухоженный. Ну, пошли на перекур, как водится. Я ему: «Ну ты морду разъел, дружище, ну, обуржуился…» А он так загадочно: «Положение, — говорит, — Обязывает». Оказывается, Вредактора на повышение перевели, а Нинельку на его место поставили. А Карпик теперь подбором нового штата занимается. А гурьба барышень — это не то, что я подумала, а журналистки, которые прошли собеседование. И теперь «в редакции у нас, как в раю, порхают пташки, щебечут и благоухают молодостью». Почему? Потому что в журнале теперь основной акцент на заказных статьях и журналисты нужны с хваткою. Те, которые клиентов легко найдут и вплотную займутся их сопровождением.

— А чему ты так удивляешься? Новое начальство, новая специфика. Нинель у вас всегда отличалась странностями.

— Да! Но она же всю жизнь была консерватором! Карпуша говорит, как новым Вредактором стала, так кардинально изменилась. И сама расцвела, и Карпушу зубы вставить заставила. Зубы Карпику не нравятся, а вот от новой Нинель он в восторге полнейшем. Впрочем, ему и старая была по душе. А Сонечка считает — я ей звонила уже, только она долго говорить не может, потому как занята — что Нинель нарочно молоденьких девочек на работу берет — чтоб самоутверждаться и утолять свою к ним ненависть.

Все это я говорила-тарахтела-выписывала, вовсе не из чрезмерной общительности или глупости… От паники все. И Свинтус обязан был, должен был понять, да проникнуться.

Немногим больше, чем на полгода, выпала я из нормальной, устоявшейся для завсегдатаев московских редакций, колеи. Всего на полгода окунулась с головой в аферистические нереальности, типа агитпоезда.