— Ничего без умысла не бывает! — возражает Дмитрий, и тут же ищет пути примирения, переводя тему. — Пойдём, все же, уколем Шумахера-то…

Шумахера кололи под чутким Ринкиным надзором. Тоже, кстати, повод для моей настороженности — ни на секунду не давала нам с Дмитрием наедине остаться. Я злилась немного, но на Ринкину навязчивость, а не на вредность — злого умысла, конечно, не подозревала. Хотя могла бы. Поводов ведь было предостаточно. Взять, хотя бы, её изначальную к Дмитрию излишнюю открытость… В конце концов, мужик старше ее на пятнадцать лет, а она чуть ли не на колени к нему всю дорогу лезла: «Ах, Димка! Ох, Димка! Какой ты нынче бука, отчего не застегнешь мне пуговичку?» И все это с непрекращающимся хлопаньем ресницами и с одной лишь целью, чтобы препошлым образом подмигнуть мне за его спиной и шепнуть: «Как мы их всех, гадов, в бараний рог скрутить можем, а?» Димка, как мне кажется, никогда не был для нее личностью — всегда просто представителем тех, кого мы (бабы то есть) должны приручить, победить, обыграть и втоптать в грязь. «Димка, как ты находишь теперь мои ноги?» — самым невинным тоном поинтересовалась она после той истории с эпиляцией, и тут же с выражением полного всезнания, добавила, — «Впрочем, что тебе теперь ноги, да, Димка?»

Свое панибратское «Димка», она навесила на Дмитрия с самого их знакомства. Мысленно, благодаря Ринкиному тарахтению, я тоже так его именовала, но в глаза все еще звала Дмитрием, сохраняя дистанцию. Вотместку — не мне, а подружке моей неугомонной — Дмитрий изобрел странное имя Рина, и добился того, что Риной Маринку стали звать все. Несмотря на ее длительные обиды и возмущения.

НПВ

— Не надо меня так называть! Дурацкое прозвище… — просит Рина, вполне всерьез. — Димка, я Марина! Ты забыл? Я — Ма-ри-на!

— Это она Марина, — вредничает Дмитрий, указывая на меня. — Надо же вас как-то различать… По-моему, отличное имя — Рина.

— Ты ещё будешь благодарна ему за красивый псевдоним, — миротворствую я, пытаясь всех успокоить. — Как Ахматова. Ты же знаешь эту историю? — не удерживаясь, снова пропагандирую серебряный век: — Анна Горенко взяла псевдоним Ахматова, потом стала Гумилевой, потом развелась, снова вышла замуж и совсем запуталась относительно своей фамилии. Все давно называли её Ахматовой, не представляя эту женщину под другой фамилией, а Анна была недовольна: «Меня не зовут, а кличут, как собаку!» В результате, псевдоним так и прирос к ней, заменив настоящую фамилию. К девичьей она не хотела возвращаться из гордости: отец был категорически против поэтического дара дочери («порядочная девушка не должна писать стихи, не должна трубить на весь мир о своих низменных чувствах!»). Брать фамилию последнего мужа тоже не хотелось — под этой фамилией давно уже жила другая женщина, его первая жена. Пришлось сделать документы на имя Анны Ахматовой. А поначалу псевдоним ей тоже не нравился…

— Значит, у меня сейчас то самое начало. Димка, отмени свою обзывашку! А я тебя за это в макушку поцелую…

— С близкими разобрались, теперь к дальним перебираться будем. — отсутствующим тоном произносит гадалка. Кажется, на нее тоже напиток подействовал. Пальцы едва шевелятся, глаза затянулись дымкою, слова текут медленно. А может, просто я так все воспринимаю? Хочу спросить у Ринки, но она не в себе. Злая и обиженная. Кулаки сжаты, глаза в пол опущены.

— Слушай, а что ты ожидала от этого гадания? — дергаю ее, уже и сама раздражаясь. Слышу собственный голос, как сквозь вату… — Ты же зачем-то сюда пошла, так почему же на правду так плохо реагируешь?

— Правду я и так знаю, — тяжело дыша, отвечает Ринка.