|
С умножением рабочих рук, с изменением других обстоятельств круг женской деятельности все раздвигался шире и шире: они являлись врачами, учеными, техниками, воспитателями, литераторами, благотворителями (не иллюзорными, каких мы видим в некоторых просвещенных странах, славящихся широкими натурами своих обитателей); и мужчинам не казалось это странностью, опасным нарушением гармонии общества, конечно, потому, что они уже прежде незаметно привыкли видеть своих женщин за теми занятиями, к которым они считали себя способными. Американцы были фактически убеждены в силе женского смысла и женских способностей, между тем как европейцы, рассматривающие своих женщин в узком кругу деятельности, в который их загнало древнее человечество и из которого не выпускают их известные условия общественной жизни, имели слишком мало случаев убедиться в способностях женщин к более широкому поприщу. Таким образом, не научная пропаганда, а самая жизнь с ее условиями научила людей в Америке разделять труд не по полам, а по способностям, и не полу, а способностям воздавать почтение. Вот откуда, по моему мнению, истекает начало признания равноправия полов в Америке. Им обязаны американские женщины своему собственному труду, заявившему обществу их человеческую способность к занятиям, поныне составляющим в Европе специальность мужчин.
Оттого-то американское общество не ужаснулось, когда женщины стали предъявлять свои требования на полное гражданское равноправие с мужчинами, не отмаливалось устами своих лучших поэтов от встречи «с академиком в чепце» и не изощрялось над всевозможным профанированием идеи женской эмансипации. Между литераторами встречались иногда люди, не выражавшие большой симпатии стремлению женщин к полному равноправию, но литература не поставляла себе приятным долгом поглумиться над всякой попыткой женщины взяться за такое дело, к которому она чувствует призвание, несмотря на то, что какие-то допотопные законы отмежевали это дело к разряду мужских занятий. Отсюда понятно, как в Америке женщины дошли до серьезного понимания жизни и до самостоятельности, которые не составляют собственности большинства европейских женщин вообще и русских в особенности. Между тем и у нас в России, и вообще во всей Европе, так же как и в Америке, женщины неумолчно протестуют против своей вечной зависимости и стремятся к эмансипации. Понятие эмансипации выражается в разных странах Европы весьма различно, смотря по национальным особенностям характера и степени умственного и нравственного развития нации в данный момент. Государственные учреждения также дают известный оттенок этим стремлениям. Обыкновенно думают, что наши русские женщины суть самые загнанные, самые бесправные женщины в Европе. При внимательном соображении прав, предоставляемых женщинам в некоторых других государствах Европы, такое убеждение представляется совершенно неосновательным. Русский гражданский закон едва ли не более всех других европейских законов признает за женщиной право собственности неотъемлемой и право голоса на выборах, не возбраняя ей и передавать свой избирательный голос другому лицу по ее усмотрению. (Ограничения, признанные нужными в этом случае, не нарушают принципа.) Во Франции и некоторых других странах женщина хотя и имеет собственность, но она не управляет ею самопроизвольно и не может ни продать, ни заложить ее (я говорю о замужней женщине). Право распоряжаться этой собственностью принадлежит мужу, который нередко распоряжается ею вовсе не в желаниях и не в интересах самой собственницы. Сфера государственной (служебной) деятельности женщины везде одинаково узка; повсюду она выражается попечительством о бедных, покровительством страждущих и, наконец, надзором и обучением девиц в женских учебных заведениях. В русской семье женщина раба, кукла или одалиска (по вкусу ее семейного падишаха) ничуть не более, чем в своем семействе женщина французская. Известное семейное положение женщины в Европе видоизменяется до бесконечности в прямой зависимости от характера лиц, преобладающих в семье, и от известного общественного положения. |
