Дом маленький, всего пять комнат. Всю жизнь ютились, как могли: зимой в окна задувало, сырость повсюду, полы ходили ходуном, потолки в углах плесенью покрывались – Харлова тяжело вздохнула – Да, и крыша тоже постоянно текла. На зиму бывало, стены соломой окутывали, которую прикрепляли жердями. Но и это плохо защищало от холода, так что в стужу приходилось все время топить. Как наступал вечер, вся семья скучивалась в комнате, где потеплее; ставили на стол сальный огарок, да присаживались поближе к свету…
– Прямо как мы сейчас – улыбнулся я, зажигая еще одну свечу взамен прогоревшей.
– Что ты, батюшка! – махнула рукой Татьяна – Сейчас-то мы очень богато живем! А вся наша жизнь прежде – как дурной сон. Часто и ели-то не досыта.
Харлова грустно посмотрела в окно. Как то вся эта картина слабо согласовывалась в моей голове с жизнью дворян. А где маскарады, псовые охоты и прочие радости жизни? Но видимо было и такое нищее дворянство, от которого одно лишь название, а жили они чуть лучше своих крепостных крестьян.
– Впрочем, не все так было мрачно – девушка встала, разожгла печку, поставила внутрь закопченный чайник – Отец всем нам дал неплохое домашнее образование, и какое-никакое приданное. Все мои сестры вышли замуж за военных. Мне тоже составили партию с майором из Оренбурга. Отец был с ним знаком еще по службе. На одном из губернаторских балов нас представили друг другу, обручили. Его звали Захар Иванович Харлов.
Мы помолчали, каждый думая о своем. Очень скоро чайник начал плеваться паром, Татьяна поддела его специальным ухватом, поставили на стол. Обернула руку полотенцем, заварила чай.
– А сахара больше нет! – девушка укоризненно посмотрела на меня – Все твои полковники смололи.
– Купим еще, эка печаль… – пожал плечами я.
– Поди-ка купи сейчас сахар! – засмеялась Харлова – Вон меда – и того на базаре уже нет. Повоюете за свои вольности, так и хлеб закончится.
– Не закончится – я вспомнил о реквизициях, что устраивали мои фискалы. Политика «Грабь награбленное» пошла в массы.
– И что же было дальше? – я подул на горячий чай, после чего налил его в блюдце.
– Так не пристало приличным господам пить! – осудила меня Харлова – Лишь купцам необразованным.
– Много ты знаешь – фыркнул я – А вот тетушка моя, государыня Елизавета Петровна, упокой Господи ее светлую душу – широко перекрестился я – Та завсегда любила чай из блюдца пить, и не гнушалась этой своей привычки.
Харлова вспыхнула как маков свет, но промолчала на мою подначку. А чтобы скрыть неловкость, продолжила свой рассказ, пока я осторожно прихлебывал горячий чай.
– Дальше была помолвка и свадьба в мои 19 лет – девушка покрутила чашку на столе – Мы сразу же уехали в крепость. Николай Григорьевич служил, я занималась домашним хозяйством.
Харлова замялась и опять покраснела.
– Детей бог нам не дал… Захар Иванович был старше меня на двадцать лет, да и любил выпить с сослуживцами. А как родители мои померли, мы Коленьку к себе забрали. Муж его любил, как родного, ничем не обижал.
– А ты мужа свого тоже поди любила? – отставил я блюдце, и посмотрел прямо в глаза Татьяны.
Харлова не ответила, лишь закусила губу. Я вздохнул, вытирая вышитым льняным полотенцем влажный лоб.
– Ну, раз плакала над медальоном – значит, наверное, любила.
– Я может, Петр Федорович, по своей прежней жизни плакала!
Девушка опять замкнулась и загрустила.
Меня внезапно прорвало и я вспомнил строчки из Евгения Онегина, процитировал вслух:
На лице Харловой появилась робкая улыбка. |