– Извольте взять, – говорит, – этого соблазнителя: он девицу соблазнил и должен немедленно быть с нею обвенчан. Прошу вас исполнить это и завтра же прислать мне его брачное свидетельство.

– Слушаю-с, – отвечаю. – Извольте, молодой человек, идти и приготовьте разрешение начальства. Я за ним зайду.

Тот вышел, а генерал спрашивает меня:

– А что, каково я кричу?

Я его в обе щеки чмокнул и говорю:

– Умник! умник! но теперь доверши свою работу: сплавь их отсюда.

– Куда?

– Назначь его куда-нибудь в провинцию отдельную должность занимать.

– Это для чего?

– Да он там успокоится и с простыми людьми в разум придет.

И в этом успел. Так я их в один день развел, а на другой день обвенчал, с малым упущением по числу оглашений, и свидетельство выдал, а через неделю и на службу их выпроводил. Он с большим развитием ничего и понять не мог. Однако пробовал меня пугать.

– Вы отвечать, – говорит, – будете.

– Ну, это, мол, не твое дело: мне начальство приказало венчать, а я власти покорен.

Так он и сейчас настоящим образом всего не понимает, а живут, судьбою довольны и назад не просятся, – думают небось, что они в самом деле законопреступно обвенчаны, да, чай, и акушерки боятся.

– А что же, акушерка не приходила?

– К кому?

– К вам.

– Как же, приходила. Я ее к певцу отправил.

– И после не видали?

– Нет, видел один раз у пристава на крестинах.

– Что же она: сердилась?

– Н-н-нет. Поискала вчерашнего дня и увидала, что она дура.

«Отличную, – говорит, – батюшка, ваши духовные со мною штуку сыграли».

«А что такое?»

«Да то, что я по их милости все равно как будто вместо кадрили вальс протанцевала».

«Ну, что делать, когда-нибудь утешитесь, вместо вальса кадриль протанцуете». На кого же ей сердиться?

– Просто невероятное!

– Вот то-то и есть. А поведите-ка все это через настоящие власти – какая бы кутерьма поднялась, а путного ничего бы не вышло: потому что закон и высокое начальство, стоя превыше людских слабостей, к глупости человеческой снисхождения не могут оказывать, а мы, малые люди, можем, да и должны. Дурачки, да наши. Что ж их хитрецам в обиду давать? Надо их пожалеть. Поживут с ваше – и они обумнеют, – тоже людей жалеть будут. Но довольно мне вам эти сказки сказывать. Я уж очень разболтался, пойду – посмотрю, что мне в мотье написали.

– Да, – говорю, – это и впрямь все отдает сказками.

– Сказки, сударь, и есть, сказки. Живи да посвистывай… «Патока с инбирем, ничего не разберем, а ты, дядя Еремей, как горазд, так разумей».

Собеседник мой подал мне руку, которую я придержал и спросил:

– Но неужто же у нас никто не может помочь вместо всей этой городьбы прямую улицу сделать?

А об этом нам еще ничего не известно. Впрочем, никогда ни в чем не должно отчаиваться: одна набожная старушка в детстве меня так утешала: все, говорила, может поправиться, ибо «рече господь: аще могу – помогу».