|
И в великой милости своей простит грех великий. И тебе простит, и Вацлаву твоему. Агделайда Краковская посветлела. Вновь пала на колени, прильнула устами к крепкой руке странника: — Благодарю, святой отец! Надежда, что мне подарена... Рука богомольца вырвалась. Указательный палец поднялся назидательно. — Уйми веселье и не радуйся прежде времени. Дорога твоя будет нелегкой и долгой. Ибо ты должна смирить гордыню и отправиться в путь, как подобает кающейся грешнице — без свиты, без мужниной или чьей-либо еще защиты, пешком и в убогом рубище. Полька улыбнулась в ответ: — Для меня это лучше, чем провести остаток дней в монастыре. Сколь ни трудна дорога, рано или поздно она завершится. А уж когда я вернусь к Вацлаву, все у нас будет иначе. Совсем иначе. Вот только... — Что тревожит тебя, дочь моя? — Вацлав ни за что на свете не согласится отпустить меня одну. — Даже ради спасения твоей и своей души? Даже ради обретения сына или дочери? — Видите ли, святой отец, мы уже расставались не единожды. И теперь супруг мой безумно боится потерять меня снова. Я хорошо знаю Вацлава — он скорее посадит меня под замок либо отправится следом — тайно ли, явно ли. А ведь это не будет угодно Господу? Отец Бенедикт чуть скривил губы в подобии улыбки: — Не будет. Но тебе совсем необязательно говорить обо всем мужу. Коли любит — он поймет и примет тебя после возвращения из Святой Земли. А нет — так нужен ли тебе такой супруг? Решайся. Аделаида кивнула: — Я решилась, святой отец. — А я благословляю! Аминь! Странствующий монах осенил крестным знамением склоненную голову княжны... — Ох, и не нравится мне этот латинянин. — Сотник Дмитрий еще раз зыркнул на затянутое пузырем окно. — Что ж так? — Бурцев и сам не отводил глаз от собственного дома. Неспокойно отчего-то было на душе. — Да уж больно сыто выглядит для калики перехожего. — Ну, мало ли... паломников из Святой Земли многие привечают. И накормят, и напоят. Не одни ж Болеслав с Кунигундой такие сердобольные. Дмитрий гнул свое: — Вон и Бурангулка верно подметил: пехом монах прибыл, а обувка-то не сбита даже, не стерта. Как же он дошел до Пскова, не стоптав подошвы, а? Не по воздуху же перенесся! Татарский юзбаши Бурангул стоял тут же — цокал языком, качал головой, твердил без умолку: — Плохой гость, плохой... — Да уж, конечно, — из последних сил бодрился Бурцев. — Незваный гость — он завсегда хуже татарина. Никто не улыбнулся. — Плохой гость... — Моя тоже так думайся, — вставил свое веское слово китайский мудрец Сыма Цзян. — Не похожая эта путника на Божья человечка. Беда можется статься. — Ну, хватит вам, накаркаете еще! Блин, сговорились, они, что ли... Вот ведь тоже друзья-соратнички! Вместо того чтоб успокоить — нервы треплют. Хорошо хоть Освальд со Збыславом и дядькой Адамом не принимают участия в импровизированном слете кассандр. Пока новгородец, татарин и китаец в три голоса грузили воеводу мрачными пророчествами, польский рыцарь, здоровяк-литвин и пожилой прусский лучник оживленно обсуждали новости, принесенные пилигримом из Польши. — А ты все-таки подумай, Василь, — не унимался Дмитрий. Бурцев поморщился. Да думает он, думает... Не каждый день ведь встречается накачанный, как культурист, паломник. Но крест, даденный Болеславом, снимал с монаха все подозрения. Ну или почти все. Аделаида подделку раскусила бы в два счета. Да и он сам тоже. Нательный крестик жены Бурцев изучил до мельчайших подробностей. |
