Филипп коленом сдвигает пса в сторону, кивает ему, приглашая идти за собой, и, едва переставляя горящие, ноющие от бега ноги, ковыляет по обочине обратно к Янкиному дому, к точке, с которой начинается знакомый путь на Коги. Мухтар идет рядом, подлаживая шаг. Иногда пес заглядывает Филиппу в лицо, и тогда он отворачивается, чтобы не видеть этих веселых дружеских глаз. Капли тумана оседают на щеках, волосах, на собачьей шерсти, на резных листьях полыни; к тому моменту, когда Филипп сворачивает с дороги и углубляется в стланик, и он сам, и пес, и все вокруг подергивается туманной пеленой, серебристой, как изнанка зеркала.

От этого серебристого налета чешется между глазами — как от пыли в папином кабинете. Это дает Филиппу понять, что он уже зашел достаточно далеко, но все-таки он продолжает идти сквозь сгущающийся туман. Влага размывает красные пятна вдоль тропы, и довольно долго Филиппу удается не замечать их. Но капли становятся ярче, и делать вид, что это всего лишь багровые листья брусники, все труднее. От густого железного запаха подступает к горлу. Янка ранена. Наверное, она сумела вырваться. Бежала на Коги, в единственное место, где у нее оставался шанс спастись. Филипп словно наяву видит, как замедляется ее бег, как кровь вытекает из глубокой раны на шее. Убийца идет за ней. Ему уже не надо спешить — он спокойно шагает, зная, что вскоре настигнет ее и закончит начатое.

Филипп останавливается, лишь дойдя до верхушки сопки, нависающей над Коги. Начинающий рыжеть склон уходит из-под ног и растворяется в серой пустоте. Впереди светлеет что-то продолговатое. Филипп подбирает клетчатый чехол со скрипкой. Ткань набрякла и отяжелела от влаги; он растерянно прижимает чехол к груди, и скрипка внутри ощущается как хрупкие косточки под слабой плотью.

Мухтар шумно обнюхивает особенно большую и яркую каплю, кружком застывшую на кварцевом булыжнике, и принимается с хлюпаньем лизать гладкую поверхность камня. Несколько секунд Филипп смотрит на него, до боли сцепив руки. Глядя на розовый язык, выглаживающий камень, с брошенной скрипкой в руках, он с хрустальной ясностью понимает, что Янка мертва. Ее больше нет в этом мире — иначе ее кровь не стала бы едой для бродячей собаки.

Филипп безумным взглядом обводит стланик и березу, покрывающие мягкие складки сопок. Где-то в этих кустах лежит ее тело. Наверное, надо найти ее. В книгах всегда находят тело и закрывают глаза. Но Филиппу не заставить себя свернуть с тропы, чтобы увидеть ее — окровавленную, выпотрошенную, похожую на кучу грязных тряпок. Он не сможет прикоснуться к глазам, подернутым серебристой пеленой. Не сможет спасти ее. Все кончено.

Но у него осталось еще одно дело. Вспомнив о нем, Филипп каменеет лицом и вытирает щеки волглым рукавом. Он пытается свистнуть; из сведенных губ вырывается только сипение, но Мухтар понимает. Фыркнув, он перестает обнюхивать пропитанную кровью тропу и подбегает неторопливой трусцой, навострив уши в ожидании новой команды.

Филипп осторожно, как младенца, укладывает скрипку на мягкий мох и опускается на колени. Подтащив Мухтара поближе, он обнимает его крепко-крепко и на мгновение зарывается лицом в мокрую шерсть. Пес сует морду под куртку, смачно тянет носом, и Филипп вытаскивает из внутреннего кармана заскорузлый от черной крови лоскут.

— Нюхай, — ломким голосом выговаривает он, — давай, нюхай.

Мухтар сопит на лоскут и заглядывает в глаза, постукивая хвостом. Филипп с силой проводит основанием ладони по зудящим векам и крепче обнимает пса. Ржавый ножик с нежно-зеленой пластмассовой ручкой, облепленный черной торфяной землей, легко выскальзывает из кармана.