Тем не менее замысел издателя журнала «Современник» не изменился. Грядущему двадцатипятилетнему юбилею Отечественной войны 1812 года он хотел посвятить во втором номере журнала две публикации: данное произведение Надежды Дуровой, которое при необходимости собирался сам редактировать и сокращать, и присланную в феврале статью отставного генерал-лейтенанта Дениса Давыдова.

Эта статья называлась «Занятие Дрездена. 1813 года 10 марта» и очень нравилась Пушкину, потому что была написана прекрасным, почти поэтическим слогом, полна изящных самовосхвалений и едких замечаний в адрес генерала Винценгероде, тогдашнего начальника доблестного полковника Давыдова. Рукопись требовалось отправить в особый военно-цензурный комитет, но Пушкин не сомневался, что там она пройдёт «на ура».

Поэт не знал, что бывший гусар и партизан умеет передёргивать факты лихо, точно карты за ломберным столом, к наивящей для себя пользе и публикация статьи в журнале ему нужна чрезвычайно. В 1813 году Давыдов совершил при Дрездене крупный должностной проступок, был отстранён от командования вверенными ему частями и едва не попал под суд. Теперь он хотел предложить публике свою версию событий у Дрездена, очернить Винценгероде и обелить себя.

Покусывая по своей привычке кончик гусиного пера, Пушкин ещё раз прочитал статью генерала и, не найдя в ней никаких изъянов, написал сопроводительную записку для цензора, поставив дату: «6 марта 1836 года», поместил рукопись в пакет и начертал на нём большими буквами: «В цензуру». Рукопись Дуровой он положил в другой пакет с надписью: «Переписчику» — и взял из стопки, лежащей на краю стола, следующий материал для «Современника». Теперь у него в руках были заметки старого приятеля по обществу «Арзамас» Александра Тургенева. Умно, с настоящим публицистическим блеском писал Александр Иванович, брат осуждённого декабриста и ныне житель города Парижа, о событиях европейской жизни. Его статью Пушкин озаглавил «Хроника русского».

Переписчиком у Пушкина был старый канцелярист, человек надёжный, имевший не только каллиграфический почерк, но и обширные познания в русской орфографии и пунктуации. Он выполнил грамматическую правку и переписку произведения Надежды безупречно, и оно вновь вернулось к поэту в конце марта.

Сев за работу рано поутру, Александр Сергеевич первыми открыв «Записки 12-го года» и теперь уже прочитал их, не отрываясь, от первой до последней страницы. Он отложил в сторону перо, которым собирался править здесь листы, он забыл о нём. Литературные способности автора, дар держать читателя в напряжении, переходя от одного эпизода к другому, удивил поэта. Перед ним был вовсе не полуфабрикат, не заготовка для будущего творения, как сообщал ему о том в письме скромный Александров, а полноценное произведение зрелого писателя. Определённо отставной штабс-ротмистр умел подчинять своей воле не только строевых лошадей в эскадроне, но и волшебного двукрылого коня Пегаса, друга всех поэтов.

Пушкин решил поскорее отправить рукопись Дуровой в военно-цензурный комитет, снабдив её своим предисловием. На секунду он задумался. Надо было с наибольшей выгодой для его журнала подать эту публикацию, рассказать что-нибудь об авторе, подчеркнуть необычность всего происходящего, заинтриговать читателей.

Первое, что Пушкин сделал, — это написал сверху на титульном листе: «Записки Н. А. Дуровой, издаваемые А. Пушкиным», затем взял подходящий, как ему показалось, эпиграф из Овидия: «Modo vir, modo foemina», ниже набросал в несколько строк военную биографию Надежды, где сделал по своему неведению о формулярном списке штабс-ротмистра Александрова четыре фактические ошибки. Но главное заключалось в другом. Он сообщил о ней: «Корнет Александров был ДЕВИНА Надежда Дурова.