А затем глаза резанул яркий
свет, возникло странное дергающее ощущение, словно кто то внутри схватил
его за грудки и оторвал от земли, однако это не причинило ему боли. Тогда он
понял, что умирает.
Себастьян, как ему помнилось, боролся, отпинываясь, извергая проклятья, крича
Богу и дьяволу, чтобы те оставили его в покое, ибо он ни с кем из них никуда не
пойдет – он вовсе не хотел умирать. Он хотел жить.
И в конце концов, получил желаемое, придя в себя в итальянском госпитале,
мучаясь от вызванной кокаиновой ломкой боли. И там длиннолицый
британский доктор отказался снабдить Себастьяна наркотиком, необходимым,
дабы облегчить его страдания. Врач сообщил, что кокаин убьет графа, если тот
продолжит его принимать, и посоветовал тихое, уединенное местечко в
швейцарских Альпах.
Выдержав столь тяжелое сражение за свою жизнь, Себастьян был намерен и
дальше бороться изо всех сил, лишь бы ее сохранить. Он уехал в Швейцарию,
где избавился от физической тяги к наркотику. Но гораздо тяжелее оказалось
преодолеть эмоциональную зависимость от него. Даже теперь, спустя три года,
ему порой страстно хотелось вернуть те безумные, донкихотские деньки,
проведенные в Италии, воскресить то время, когда все сомнения были немы и
он чувствовал себя непобедимым. И неважно, что сами его труды в ту пору
оставляли желать лучшего, – тогда он этого не знал и не хотел об этом думать,
он наслаждался эйфорией самообмана. Физическая зависимость осталась в
прошлом, но то чувство, что сопутствовало наркотику, ни с чем не сравнимое
ощущение неуязвимости… тоска по нему никогда не проходила. И никогда не
пройдет.
Себастьян легко ударил кончиком пальца по клавише, и в голове его эхом
раздались слова Гарри, сказанные неделю назад:
«Нужно сидеть и писать… одно слово, затем другое, и еще, пока не получится
книга».
Если бы все было так просто.
Схватив печатную машинку, Себастьян поднялся. Петляя между чемоданами и
коробками, он пробрался к письменному столу. Уронил машинку на свое пресс
папье и вытащил из среднего ящика стопку писчей бумаги. Уселся за стол,
вставил один лист в машинку, глубоко вдохнул и положил пальцы на
клавиатуру.
Она настигла его сразу – та зияющая пустота, тот всепоглощающий,
бессмысленный, безотчетный страх. Себастьян стиснул зубы.
«Напиши что нибудь, − приказал он себе. − Ради бога, напиши хоть что то».
Дверь распахнулась.
Себастьяна захлестнуло облегчение, он поднял голову в надежде на
возможность отвлечься, но при виде возникшего в дверях дворецкого понял, что
надежда оказалась тщетной. В отвлекающих делах Уилтон был совершенно
безнадежен.
− Да, в чем дело?
− К вам посетитель, милорд, − сообщил слуга в столь любимой всеми
дворецкими скучающей, самодовольной манере. – Молодая женщина.
Вот и вся польза от титула и поместья.
− Черт подери, парень, разве я не говорил тебе не беспокоить меня визитами
глупых, помышляющих лишь о замужестве дебютанток и их мамаш сводниц? –
Он забарабанил по клавишам «Крэнделла» и напустил на себя благонравный
вид. – Я работаю.
− Я извиняюсь, сэр, но мне думается, что именно с этой женщиной вы,
возможно, захотите встретиться.
Настойчивость Уилтона пробудила в Себастьяне интерес. Обычно дворецкий не
позволял себе подобных дерзостей.
− Почему? Она хорошенькая?
Но смутить Уилтона, прежде служившего лакеем в доме тети Матильды, было
невозможно. |