остаток этой самой жизни, оставался открытым.

Он побрел вниз в сторону кабинета и по дороге наткнулся на Саундерса,

входящего в комнату с каким то деревянным ящиком в руках. Движимый

любопытством, граф последовал за ним и обнаружил, что этот ящик далеко не

единственный, что успел притащить сюда лакей. Дюжина или около того

похожих ящиков были свалены на полу вкупе с двумя увесистыми чемоданами.

− Что это?

Лакей наклонился, чтобы поставить свою ношу на пол.

− Последние ваши вещи прибыли из Швейцарии, сэр, − выпрямившись,

объяснил он. – Мистер Уилтон решил, что вы, должно быть, пожелаете все

осмотреть, прежде чем мы унесем их в мансарду.

Себастьян понятия не имел, что могло находиться в коробках, потому как всеми

сборами занимался Аберкромби. Но коль скоро он дома уже месяц, вряд ли

содержимое сих ящиков и чемоданов могло понадобиться ему прямо сейчас. С

другой стороны, почему бы и не осмотреть их? Раз уж все равно пока нечем

заняться.

Он кивнул, и лакей удалился. Себастьян снял пиджак, расстегнул запонки,

закатал рукава и принялся за работу.

Чемоданы были забиты старой одеждой. В первых двух ящиках лежали книги, в

третьем – различные канцелярские принадлежности. В четвертом он обнаружил

свою печатную машинку.

Сидя на корточках, он рассматривал потрепанный, некогда любимый

«Крэнделл». Черная эмаль была поцарапана и потерта тут и там, а

перламутровая инкрустация облупилась, но в целом, он был на удивление в

хорошем состоянии для машинки, на которой стучали – порой с варварским

исступлением − каждый божий день на протяжении десяти с лишним лет.

Он смотрел на нее и не чувствовал ничего. Странно. Когда то эта печатная

машинка была самой ценной его собственностью, а теперь, глядя на нее,

Себастьян ощущал лишь любопытную отстраненность, словно столкнулся на

улице с кем то, кто окликнул его как старого знакомого и которого он даже не

узнал.

Двумя руками он вытащил машинку из ящика. Под ней находилась стянутая

бечевкой, пожелтевшая стопка бумаги – какая то старая рукопись. Себастьян

застыл с машинкой в руках, уставившись на кипу страниц, угнездившуюся

среди клочков соломы и изорванной мешковины, использованных для упаковки

ящика.

«Очень старая рукопись», − подумал Эврмор, заметив строчки, выведенные его

собственной рукой.

− «Он отправился в Париж», − негромко прочитал заглавие Себастьян. В голове

шевельнулось смутное воспоминание, и он рассмеялся: – Бог ты мой.

Это был его первый законченный роман. Граф отставил машинку в сторону,

вытащил стопку бумаги из ящика и тут же мысленно унесся обратно в те

времена, когда написал эту книгу, когда все еще только начиналось.

То лето, после окончания Итона и до начала учебы в Оксфорде, он впервые

провел за границей – в Париже. Там он мог писать, не опасаясь отцовского

презрения и порицания. Когда он сидел в тамошних кафе, его перо исступленно

носилось по этим самым страницам, слово за словом лилось из него, его

семнадцатилетнее сердце было таким жаждущим, а написанные строки − столь

шероховатыми. Он думал не о сюжете и диалогах, а лишь о том, чтобы

изложить на бумаге историю, родившуюся у него в голове. Но стоило дойти до

конца, как Себастьян осознал, что она недостаточно хороша для публикации. Он

убрал рукопись подальше, уехал в Оксфорд, а потом и вовсе про нее позабыл.

Шел последний год его обучения в университете, когда Себастьян принялся за

вторую рукопись, с куда большим старанием, нежели в первый раз.