|
Розовый цвет, будучи несвежим и неярким, может стать цветом безысходности. То, что заставляет мое сердце обливаться кровью, когда я заходил за Эдди, это розовый цвет его одеял. Стены их коттеджа были обшиты сайдингом орехового цвета, доступ солнечному свету в комнаты был закрыт, а в кухне вообще царил полумрак. Обычно я заставал его дрыхнувшим наверху в спальне с нижней челюстью наперевес и по-еврейски оттопыренной губой. Впечатление было двояким – и тебе свинья, и тебе дитя. Во сне он терял весь облик самоуверенности, для достижения которого тратил столько сил. Немногие из нас способны всегда быть начеку, тогда как у Эдди бдительность была предметом исключительной гордости. Его ключевой посылкой было то, что ему, как говорится, "палец в рот не клади". А вот во сне он на умника совсем не тянул. Когда я будил его, он очень смущался, поскольку на самом деле не был истинным богемцем. Удручённый сознанием того, что его застали средь бела дня в столь разобранном состоянии, он с ворчанием вытаскивал тощие ножки из постели, после чего мы шли на кухню промочить горло. Как выяснилось, Пег требовала, чтобы он посетил психоаналитика в Провиденсе. Какое-то время он это скрывал от меня, но потом все-таки признал, что нуждается в, так сказать, наладке – мелком внутреннем ремонте, поскольку его трясло от одной мысли об отцовстве. Хочешь не хочешь, но когда пришел срок супруга родила ему сыновей-близнецов. В вышеуказанных сведениях нет ничего экстраординарного и я не считаю, что выдаю какие-то секреты. Ну и потом, я ведь ему ничего не обещал. Его пасквиль ранил меня до глубины души. И какое он выбрал время, чтобы послать его мне! Ведь ни единого кривого слова за тридцать пять лет. Вначале пишет, что я могу рассчитывать на его доброе отношение, а потом – нате вам! Когда лучше всего опустить кореша, подсунуть ему бокал с ядом? Конечно же, не тогда, когда он ещё достаточно молод, чтобы выкарабкаться. Эдди дождался самого заката – моего заката, конечно. Он пишет мне, что он ещё молод. И доказательством этого является то, что его нешуточно волнуют молоденькие лесбиянки из Миссури, ибо только он разбирается в потёмках их душ и лишь ему, единственному из мужского пола, они согласны отдаваться. Что-то вроде естествоиспытателя МакГоверна, который загримировавшись пробрался в Лхасу и стал единственным представителем западного мира, проникнувшим в эту сакральную обитель. Дескать, эти лесбиянки доверяют только молодым, а ему они доверяют, и, значит, он не может быть старым.
Эта его писанина разносит меня в пух и прах. Согласен, если быть объективным, характер мой выдающимися качествами не блещет. Да, я несобран, морально пассивен, бываю рассеян. Но, дескать, я пытался свою инертность выдать за добродетель. Например, я никогда не проверял счета официантов, отказывался вникать в содержание своих налоговых деклараций. Будучи слишком "не от мира сего", чтобы управлять своими расходами, я нанимал специалистов (считай "жуликов"). А вот он, приземлённый Уолиш, был не настолько благороден, чтобы грызться из-за медяков. Для него это было принципом не менее важным, чем честь для шекспировских великих воителей. Когда в обиход вошли кредитные карточки Уолиш, подсчитав (с точностью до четвертого знака после запятой) взимаемые проценты по кредиту и комиссию за обслуживание, порезал карточки жены и швырнул обрезки в ливнесток. Ежегодно он собачился с налоговыми аудиторами, как федеральными, так и региональными. Дескать, никому не дано разжиться за счёт Эдди Уолиша. Практикуя такую скаредность, он равнялся на богачей-скупердяев – первопроходца нуворишей, Рокфеллера, чаевые которого не превышали пяти центов, или миллиардера Гетти, в особняке которого приехавшим к нему на уикенд гостям приходилось пользоваться платными телефон-автоматами. В отношении Уолиша эпитет "прижимистый" был смягчением, поскольку его "прижим" был такой силы, что приводил к полной непроницаемости. И классический капитализм тут был совсем ни при чём. |
