Пора нанести ответный удар, сказал Хэнсл. Его физиономия могла бы служить эталоном лукавства, поэтому для меня оказалось величайшей в мире загадкой, как человек, способный напустить на себя столь хитрый вид, не смог на деле показать себя гениальным прохиндеем. Именно эта бездонная искушённость, гнездящаяся в морщинках его лукавой ухмылки, вселила в меня глубокую веру в Хэнсла. Итак, мои облигации, зафиксированные истцами (кредиторами), были тайно подменены новыми. После того, как все мои следы были заметены, я отбыл в Канаду – зарубежье, но в котором всё-таки говорят на моем родном, или близком к нему, языке. Здесь я собирался тихо доживать свой век, уповая на выгодный курс местной валюты. Надо сказать, что я даже проникся некоторым сочувствием к Канаде. Ведь быть соседом США – та ещё задачка. Главная забава Канады, у которой-то и нет иного выбора, – созерцание (из отличного местечка) того, что происходит в нашей стране. Беда лишь в том, что кроме этого смотреть там больше нечего. Из вчера в вечер канадцы, сидя в потемках, следят за нами на голубых экранах. 

– Вот теперь, когда ты сделал это, нанёс свой удар, скажу, что я очень горд за тебя, – сказал Хэнсл. – Терпеть и дальше унижения от этого мудачья – это же просто срам.

Навязчивость Хэнсла, поистине патологическую, я ощутил на себе ещё до своего отъезда в Ванкувер. – Да ладно тебе, не может же он использовать свои профессиональные связи для удовлетворения личных прихотей, – убеждал я себя. Но он, оказывается, припас для меня пару-тройку мутных задачек, которые я должен был ему решить, пока ещё не свалил отсюда. Он заявил мне, что ему, немного обидно, что я не дал ему получить свою долю моего культурного авторитета. Я растерялся и попросил привести пример. Он ответил, что, во-первых, я никогда не рекомендовал его на членство в нашем университетском клубе. Однажды я брал его туда с собой на ланч и он, видишь ли, был приятно удивлён классом заведения системы "Лиги плюща" – солидностью клубного бара, роскошной кожаной обивкой его сидений и величием обеденного зала, на огромных витражных окнах которого красовались печати прославленных лига-плющёвских университетов. Сам-то он был выпускником чикагского университета Де-Пол. Тут Хэнсл размечтался, что я спрошу его, не хочет ли он тоже стать членом клуба, однако я был таким эгоистом и снобом, что не сделал этого. И раз уж он теперь занят моим спасением, то мне ничего не стоило употребить свое влияние на членский комитет. Поняв наконец, чего он от меня хочет, я охотно, можно даже сказать, с радостью, порекомендовал его в члены клуба. Следующая его хотелка состояла в том, чтобы я помог ему с одной его знакомой. – Она из семьи Кенвуд, владельцев потомственного состояния в виде почтово-торговой корпорации. В её семье очень ценят музыку и искусство. Бабетт – симпатичная вдовушка. У её мужа был рак и, честно говоря, мне немного не по себе идти по его стопам, хотя я не поддаюсь этому. Не верю, что тоже подцеплю эту пакость... Короче, Бабетт – твоя фанатка, она видела твое мастерство дирижёра, читала несколько твоих музыкальных рецензий, смотрела твои программы на телеканале Ченел-Илевен.