Неожиданно Хоуп вскакивает с кресла и тянет меня за руку.

— Пошли. Я хочу показать тебе кое-что.

— Хорошо. — Я встаю и выхожу следом за ней из комнаты ожидания.

Мы заходим в лифт, и она нажимает на кнопку четвертого этажа. Двери открываются, и нас приветствует улыбкой медсестра-регистратор.

—Доброе утро. Вы хотите узнать номер палаты?

Я ничего не понимаю, поэтому смотрю на Хоуп.

Она пытается улыбнуться женщине, но счастливые слезы в ее глазах сменила грусть.

– Палата номер четыреста.

Медсестра подвигает к нам планшет.

—Отметьтесь, пожалуйста. И мне нужно будет увидеть ваши удостоверения личности.

Я вписываю свое имя и уже собираюсь приступать к имени Хоуп, но она вытаскивает удостоверение личности и кладет его передо мной. На нем написано Джейн Мари Мартин. Женщина проверяет документы и пропускает нас в отделение.

— Тебя зовут Джейн?

Она останавливается и смотрит на меня. Порой Хоуп начинает рассказывать свои истории внезапно. И так дотошно, будто мне интересна каждая деталь ее жизни. Это одна из таких историй.

— Когда мне было восемнадцать лет, мама вышла замуж за Джонаса. Джонас переехал в дом мамы и сказал, что я не могу с ними жить. Мама знала женщину, миссис Липоковски, у которой была квартира. Миссис Липоковски была очень хорошей и дала мне работу. Но я не справлялась с ней, поэтому она заполнила какие-то бумаги за меня, и я стала каждый месяц получать деньги по почте. Она сказала, что это называется «пособие». Миссис Липоковски забирает из него немного за аренду, а на оставшиеся деньги я покупаю еду. Она очень добра ко мне. Жаль, что мама была не такая. Когда мне исполнилось двадцать лет, я сказала ей, что мне не нравится мое имя. Что Хоуп звучит лучше. И миссис Липоковски ответила, что я могу выбрать любое имя, которое мне нравится. С тех пор я называю себя Хоуп. Это особенное имя.

—А куда мы идем, Хоуп? — Я начинаю нервничать. Не знаю почему, но слезы, которые катятся по ее щекам, приводят меня в замешательство.

Она молча берет меня за руку и ведет к палате номер четыреста. Мы медленно приближаемся к открытой двери и заходим внутрь. На кровати спит женщина.

Я начинаю отступать назад, чтобы не потревожить пациентку, но Хоуп удерживает меня.

— Ты знаешь ее? — шепчу я.

Хоуп качает головой, даже не оглянувшись на меня.

— Нет, — тихо отвечает она.

— Тогда зачем мы здесь? — Я задаю этот вопрос, но уже знаю ответ на него. Я чувствую его в ее прикосновении.

Надежда.

— Ты хорошенькая.

Хорошенькая.

Я часто это слышу.

Иногда это говорят по-доброму, и я радуюсь.

«Ну разве она не хорошенькая?» или «Какая хорошенькая, вся в маму».

А иногда, когда эти слова произносит мама, даже несмотря на то, что она широко улыбается, мне становится грустно.

«Ум нужен только тогда, когда нет красоты, Джейн» или «Просто улыбайся и молчи, Джейн».

Моя мама настоящая красавица. Мужчины постоянно твердят ей об этом.

Но когда Дэн говорит, что я хорошенькая, у меня в груди будто жужжат пчелы, громко и щекотно. И краснеют щеки, словно я провела на улице весь день, бегая за стрекозами. Мне хочется рассказать ему о пчелах и стрекозах, но я молчу. А вместо этого, просто улыбаюсь, потому что так велит делать мама, и благодарю его, так как мама твердит, что, если кто-то говорит тебе приятное, нужно обязательно благодарить. Как на день рождения, когда я получаю подарки. Комплименты ведь тоже подарки. По правде сказать, я не понимаю, что это значит, но делаю, как она просит.