Пересылая образцы туда-сюда, можно было добиться результата, но на это тратились недели. Коль давно выступал за стандартизацию дактилоскопического анализа, но сталкивался с колоссальным сопротивлением и косностью. Он также призывал начальство закупить американские фототелеграфы, которые за считаные минуты пересылают по телефонной линии четкие факсимильные копии любых изображений, включая фотографии и отпечатки пальцев. Впрочем, фототелеграфы – удовольствие дорогое, и начальник Коля отклонил просьбу, даже не обсудив ее с полицай-президентом.
Еще сильнее беспокоило Коля то, что с приходом к власти национал-социалистов стали уделять меньше внимания дактилоскопии, чем допотопному бертильонажу, антропометрической системе, в которой преступников идентифицировали по росту, длине и объему головы, длине рук, пальцев, стоп. Вслед за большинством прогрессивных криминалистов Коль отвергал бертильонаж как неудобный метод. Да, телосложение у каждого уникально, только чтобы классифицировать преступника, нужно сделать дюжину точных замеров. К тому же другие части тела оставляют следы куда реже, чем пальцы, то есть связать конкретного человека с конкретным местом преступления с помощью бертильонажа очень тяжело.
Впрочем, интерес национал-социалистов к антропометрии выходил за рамки идентификации преступников. На нем основывалась криминобиология, так называемая наука, классифицирующая людей как преступников не по деяниям, а исключительно по физиологическим данным. Сотни гестаповцев и эсэсовцев занимались поиском связи между длиной носа, оттенком кожи и склонностью к совершению преступлений. Гиммлер стремился не привлечь преступников к ответственности, а предупредить преступление.
Коль считал это пугающей глупостью.
Огромный кабинет, длинные столы, мужчины и женщины склонились над документами… Коль понял, что напрасно призывал себя к дипломатичности. Эта тактика не сработала, требовалась другая – обман.
– Отлично. Тогда скажите, когда сможете начать анализ. Назовите конкретную дату. Я должен выдать Крауссу хоть что-то. Он уже несколько часов ответ требует.
Возникла пауза.
– Наш Петер Краусс?
– Да, гестаповский Краусс. Я скажу ему… Что же мне сказать ему, Герхард? Анализ займет неделю? Десять дней?
– Гестапо тут замешано?
– Место преступления мы с Крауссом осматривали сообща.
По крайней мере, тут Коль сказал правду. Относительную.
– Вдруг происшествие связано с той угрозой безопасности? – куда неуверенней предположил Герхард.
– Почти не сомневаюсь, – заявил Коль. – Вдруг отпечатки принадлежат искомому русскому?
Герхард молча уставился на фотографии. Он же тощий, зачем ему такой тесный костюм.
– Я передам отпечатки лаборанту. Результат сообщу вам.
– Любая ваша помощь бесценна, – проговорил Пол, а сам подумал: «Одному лаборанту? Наверное, полному бездарю, если нормальный специалист чудом не подвернется».
Коль поблагодарил Герхарда, по лестнице поднялся к себе на этаж и вошел в кабинет Фридриха Хорхера, своего начальника, главного инспектора Берлина и Потсдама.
Поджарый седовласый Хорхер со старомодными напомаженными усами в свое время считался хорошим следователем и ловко плыл по водам современной немецкой политики. К национал-социалистам Хорхер относился неоднозначно. В страшные дни инфляции он тайно состоял в партии, потом вышел из нее из-за радикальных взглядов Гитлера. Лишь недавно он снова примкнул к партии: вероятно, поплыл по течению или искренне проникся идеями национал-социализма. В чем именно дело, Коль не знал.
– Вилли, как продвигается расследование? Ну, убийства в Дрезденском проулке?
– Медленно, майн герр, – ответил Коль и мрачно добавил: – Видимо, всех людей задействовали. |