Домочадцы подхватили под руки ослабевшего хускара и оттащили вглубь дома. Жена Барди вместе с перепуганными рабынями убрала запачканную посуду и еду, протерла стол, принесла несколько сыров и лепешек, разлила пиво по кружкам и ушла к мужу. Рабыни, впрочем, остались. Но пировать уже никому не хотелось.

Я долго лежал в темноте и не мог уснуть. Всё думал об мальчишке, о своем отце. Сравнивал его судьбу и свою. Барди был похож на Эрлинга. Тоже заботливый отец, честный воин, рун за жизнь поднял немало. Свой двор, своя земля, свои деревни. И тоже единственный сын.

Вот только я бы никогда не посмел украсть чужую добычу. Не подумал бы даже. Как Барди нанял нас, так и отец нанимал пришлых хирдманов для поимки тварей. Но мне и в голову не пришло потребовать себе одно из сердец огненного червя или право на последний удар по хуорке. Я всегда гордился своим отцом, а он, уверен, гордился мной. И я делал всё, чтобы не посрамить его имя. Чтобы когда-нибудь он услышал хвалебные песни про Кая, сына Эрлинга.

И я всегда чувствовал за собой его молчаливую поддержку.

Что будет теперь делать Дагмар? Куда пойдет?

Изгои не всегда остаются таковыми. Вон, Тулле — тоже изгой. От него тоже отказались родные, но он нашел других. Теперь его семья — наш хирд: Альрик заместо отца, я — брат, а Вепрь, наверное, сойдет за мамку, раз вечно перевязывает нам царапины и готовит пожрать. Ему стоит называть себя не Скагессоном, а Сноульвером. Тулле Сноульвер, без всяких «сон».

Наутро мы встали рано, перекусили остатками вчерашнего ужина и выдвинулись к кораблю. Я перед отходом все же заглянул в сарай. Дохлая тварь лежала так же, как я видел вечером. Только сейчас я увидел кое-что, пропущенное вчера. Горло твари было истыкано так, что там сложно было бы найти и кусочек целой шкуры. И всего лишь одна глубокая рана.

Этот мальчишка с жалкой рабской душонкой даже убить связанную и беззащитную тварь не смог, как следует. Я прямо видел, как он волок тяжелый меч, как долго примерялся, как замахивался и снова отводил лезвие в сторону. Как, наконец, решился ударить, но ему не хватило ни силы, ни духа. Он трясся от страха перед отцом и пришлыми хирдманами. Он понимал, что делает глупость, но считал, что новая руна окупит всё. Ведь только сила имеет значение! Он бил и бил, тварь под его ногами вертелась, пыталась вырваться и скулила через стиснутые клыки. А потом дверь в сарай открылась, и больше у него не осталось времени. И он ударил во всю однорунную мощь. И сумел-таки достать до нужной жилы. Уже отброшенный к стене, он почувствовал жжение благодати.

Нет, боги не справедливы. Их дары случайны.

Как может этот слизняк быть на той же руне, что Вепрь или Рыбак? Поставь его хотя бы против двурунного Видарссона, и он свалится от первого же удара! Завизжит от царапины! Помрет от выбитого зуба.

Если я когда-нибудь увижу его, то убью. Свяжу, как эту тварь, брошу в дерьмо, изрежу на мелкие кусочки и, лишь когда он начнет подыхать от потери крови, добью. И вознесу эту жертву не Фомриру. Бог-воин не заслуживает столь жалкой подачки. И не Хунору. Бог-охотник такого не любит. Отдам мальчишку Бездне! Пусть его душа переродится в тварь!

Мы погрузились на Волчару, подняли парус и пошли вниз по реке, к морю.

Настроение у нас было не веселое. Редкие разговоры затухали, так и не разгоревшись. Я смотрел на проплывающие берега, на вспархивающих птиц, на мелькающие в толще воды темные силуэты рыб и всё думал о бездарно потерянной твари.

— Гляди, так все зубы сточишь, — сказал Тулле.

Я с трудом разжал сведенные челюсти.

— Хёвдинг! — прошипел я. — Пора бы уже рассказать нам, зачем мы сюда пришли. Что тут за порядки? Что за рунный дом? И что, Бездна меня забери, тут творится?

Альрик окинул взглядом ульверов.