|
— Этого молодежного писателя, между прочим, хвалят. Я заложил его последнее слово в литературе в реализатор… Мне явились два существа, одно из которых было одето в джинсовую курточку, а другое — в ожерелье из янтаря. Они говорили о любви и конфликте с предками. Но при этом они держались не за руки, а за увесистый сверток, перевязанный крест-накрест бечевкой, с корявой карандашной надписью: «Авторский гонорар».
Фомин достал из кармана «беломорину», сунул ее в угол жестко очерченного мужественного рта и прикурил от зажигалки. — Поэтому прошу тебя как друга, — сказал он с сердцем. — Возьми свой реализатор, спрячь подальше и никому не показывай. Это опасная штука: она запрещает каждому, кто берет авторучку и чистый лист бумаги, врать. И потому однажды тебя могут подстеречь в темном переулке и ударить по голове тяжелым свертком. С карандашной надписью. Бывший морской пехотинец вкусно затянулся дымом и выпустил синее облачко из ноздрей в замерший воздух комнаты. Тимофеев сидел, невидящими от подступивших слез глазами глядя на сиротливо белеющий облезлыми уголками кейс. В его полном печали воображении вставал кошмарный образ топора, неотвратимо падавшего на тончайшие, ручной наладки, интегральные схемы и помороженные жидкие кристаллы… Он встал с дивана и, шлепая босыми ногами по холодному полу, приблизился к столу. Его пальцы нежно коснулись шершавого бока реализатора. И Тимофеев понял, что ему не хватит сил убить собственного ребенка топором. — Ты не прав, Коля, — сказал он твердо. — Со мной это редко случается, — заметил Фомин. — Сейчас это случилось. Потому что плевать я хотел на тех, кто врет, если в мире есть те, кто говорит правду… Внезапный стук распахнувшейся двери прервал Тимофеева на полуслове. — Витя, я с тобой! — прозвенел самый любимый в мире голос. — Света! — завопил Тимофеев. — Постой, не заходи, я брюки надену!!! Но девушка уже стояла посреди комнаты. Ее глаза сверкали, словно синие огни, кулачки были сжаты, она готова была наброситься на оторопевшего Фомина, несмотря на значительную разницу в весе и физической подготовке, и растерзать его в клочья. — Друг называется! — воскликнула она разгневанно. — Я не знаю, о чем вы тут говорили, мне это неинтересно! Потому что ты все равно ничего не понимаешь! Да разве ты способен на это?! Ты обманом похитил у меня Витин подарок, это гениальное изобретение! — Света, подожди… — лепетал Тимофеев, пугаясь в брючинах за ее спиной. — Все не так, как ты думаешь… — Молчи, Витенька! — грозно оборвала его Света. — Ты тоже ничего не понимаешь, ты не знаешь себе цены! И я никому не позволю тебя обидеть! Фомин трясущимися руками загасил папиросу и встал навытяжку. — Все наоборот, — сказал он. — Пусть я ничего не понимаю, пусть Витька ничего не понимает… Но и ты, Светлана, кое-что упускаешь. Если кто-то здесь и не знает себе цены, так это ты. И где были раньше мои глаза? Эх… — и он снова сел. — Не о том мы сейчас говорим! — Света не могла успокоиться и металась по комнате, будто шаровая молния. — Меня только под утро осенило… Ведь реализатор способен раскрыть любые тайны истории! Он прочитает между строк все то, о чем только догадываются историки! — ее взгляд задержался на книжной полке. — Вот! «Слово о полку Игореве!» Она выхватила с полки потрепанную неказистую книжку в бумажной обложке и протянула Тимофееву. — Столько лет историки гадают, кто был автором «Слова», — сказала она. |
