— Слишком поздно мы с тобою встретились, — говорила Марфушка. — Или слишком рано. Надо было весной, но не выдержала я… Нет еще все-таки у меня сил достаточных, волшебства верного… Не уберегу я тебя, боюсь, сгинешь…

— Не уйду, не тревожься, милая, — с пылом уверял ее Золотарев. — Что нас может разлучить?! Или кто?!

— Ах, Петруша, не в этом дело! Стихия-матушка сильна, не могу я тягаться с ней…

— Какая такая стихия? — вопрошал он.

Королева молча показывала на утренний ледок за окном.

— Разве дворец не обогревается? — удивлялся Петр. — Запасемся дров, авось не замерзнем! А раньше-то ты как, милая?

— Я спала…

— Всю зиму?!

— Всю. Любовь весенняя меня пробуждала. Солнышко грело, ящерки отхаживали. А ты… Ты не такой. Но я попробую. Надо. Продержимся…

— Продержимся! — кричал возбужденно Золотарев, обнимал, целовал ее, и они снова летали, летали, летали…

Как-то показала Марфушка Петру камешек. Он лежал, прикрытый листиком, никем незамеченный, нетронутый. Королева приподняла его и достала прекрасный изумруд.

— Видал? — сказала она. — Здесь этого добра бери — не хочу. Да не нужно оно мне вовсе. Не к чему. Что я, Медная Баба, что ли? Всего-то племяшка ей. Но открывать тайны земные тоже умею. Могу и тебя научить. Если хочешь.

— Я… — замялся Золотарев. — Кроме тебя… Что мне еще надобно?!

— Ах, Петруша… Вижу, лукавишь!

— Нет, я…

— Надо смотреть по особенному, — объясняла Марфушка, не обращала на него внимания, — и делать вот так…

Показала она ему, что да как, понял все хорошо Золотарев, стал камешки собирать. Каждый день ходил, но недалече. Да и этого хватало — скоро во дворце целая гора образовалася всяких топазов, изумрудов, аметистов, рубинов, золотых самородков и протча.

— Но не показывайся людям, не то худо будет! — строго-настрого предупредила его королева, и Петр ее беспрекословно слушался.

Но однажды случилось непредвиденное. Отошел Золотарев дальше чем обычно, в сторону деревни, ибо в той стороне он стал находить прекрасные голубые сапфиры чистой воды, до того почти не имеющиеся в его коллекции. Вдруг видит — дева прекрасная бежит, волосы длинные, золотые, распущенные. А за ней — зверь невиданный, страшный гонится, погубить, сожрать грозится. Кинулся витязь наш, не долго думая, на зверя лютого, схватил его за шею и скрутил рогатую голову, развернув пасть его клыкастую, алчущую да зловонную аж за спину. Только совсем чуть-чуть успела бестия оцарапать Петра — пустяк, одним словом. Сдох тут же монстр. Возрадовалась дева, но засмущалась премного вида Петра царственного, да и убежала восвояси. Не стал Золотарев догонять ее, вспомнил строгий наказ Марфушки своей, потому и воротился скорее во дворец.

Но что это случилось с королевой ящерок?! Мрачнее тучи встретила она победителя, волосы растрепала, в бока руки уперла, а глазами молнии мечет.

— Зачем, зачем, — кричит, — ты это сделал? О, горе нам, горе! Говорила я, не показывайся никому! Нельзя было убивать бестию, и нельзя было в таком случае отпускать девчонку!

— Но, Марфушка… — пытался оправдаться Петр.

— Я не Марфушка, а Саламандра!

Вытянулась тут королева, хвост у ней чешуйчатый образовался, руки-ноги в перепончатые лапы превратились, голова уплощилась, глаза — словно блюдца, а язык стал черным, длинным, раздвоенным.