– Момент истины, нес па? – сказал он. – Сейчас ты узнаешь, правду ли мы тебе говорили, и убедишься, что Менщиков всегда играет честно.

Ломтев стоял и не решался войти. Он шел к тому моменту довольно долго, многое для этого сделал, но сейчас, в последний момент, его одолела нерешительность.

– Волнуешься? – правильно интерпретировал его состояние Менщиков. – Воссоединение семьи – важное событие, нес па? Выглядишь ты неважно и чуть постарше, чем должен был, но и она уже не та, что была раньше, так сказать. Хотя ей мы возраст, я как понимаю, скинули.

– Не столько, сколько накинули мне, – заметил Ломтев.

– Издержки производственного процесса, – сказал великий князь. – Да ты не мандражируй, мы ее подготовили. Психологически, я имею в виду, хотя и седативного, наверное, вкололи. Так что иди князь, пообщайся с потомством. Полчаса тебе на все про все.

– А ты все это время будешь за дверью стоять?

– Как я могу такое пропустить? – развел руками Менщиков. – Я же друг семьи, нес па? Фактически, добрый дядюшка.

Ломтев повернул ручку и потянул дверь, она оказалась очень толстой и тяжелой, совсем не такой, какую ожидаешь увидеть в больнице, скорее, напоминала дверь тюремной камеры.

Чем она, по сути, и являлась.

За дверью обнаружилась вполне приятная комната, похожая на гостиничный номер из эконом-сегмента. Кровать, кресло, стол и два стула, небольшой телевизор на стене, дверь очевидно, в туалет, окно с видом на сад.

Ломтев отметил, что на внутренней стороне двери ручки не было, и сходство с тюрьмой еще усилилось.

Незнакомая девушка лежала на кровати. Она подняла голову, когда он вошел, и в ее глазах Ломтев увидел страх.

А они точно ей что-то вкололи?

Ломтев повернулся, аккуратно закрыл дверь, оставляя Менщикова в коридоре, попробовал нацепить на лицо улыбку, но получилось у него плохо.

– Кто вы? – он уже слышал этот голос на видео, но, разумеется, это был голос не его дочери.

– Привет, акуленок, – сказал Ломтев.

Услышав свое детское прозвище, девушка вздрогнула, испуг в ее глазах сменился недоверием и надеждой. Недоверия, конечно, было куда больше, и Ломтев, подвинув стул поближе к кровати, сел и принялся рассказывать ей истории из ее детства. Те, о которых она вряд ли кому-то в этом мире говорила, возможно и те. о которых она сама успела позабыть. И когда он начал петь ей «их песенку», она встрепенулась, вскочила с кровати и бросилась ему на грудь, обняв его крепко-крепко и спрятав голову у него на груди.

– Это на самом деле ты, папа?

– На самом деле, акуленок, – он почувствовал, что она плачет. Он уже не помнил, когда она плакала последний раз. Наверное, на похоронах матери.

Тогда он ничего не мог сделать, чтобы избавить ее от слез. А теперь мог?

– Мне объясняли, что произошло, показывали твои фотографии, – прошептала она. – Но я все равно до конца не верила, что это на самом деле ты.

– Это на самом деле я, – сказал Ломтев.

– Зачем они это с нами сделали?

– Им кое-то от меня надо, – сказал Ломтев. – А тебя они забрали, чтобы я был послушным.

– А что им от тебя надо? Это что-то плохое?

– Неважно, – сказал Ломтев. – Как звали твоего плюшевого единорога?

– Моника, – сказала она. Единорог был ее любимой игрушкой с трех чуть ли не до восьми лет, Ломтев купил его во время спонтанной прогулки по торговому центру, и она назвала его именем лучшей подруги в детском саду.