|
- Лучшим доказательством, - сказал Ламонт сухо, - был бы взрыв Солнца. Но, вероятно, вы не хотите, чтобы я зашел так далеко? - Не вижу в этом необходимости. Почему вы не можете заручиться поддержкой Хэллема? - Потому что он мелкий человечишка, который вдруг оказался Отцом Электронного Насоса. Так может ли он признать, что его дитя губит Землю? - Я понимаю вас, но в глазах всего мира он действительно Отец Электронного Насоса, и только его слово могло иметь достаточный вес в подобном вопросе. Ламонт покачал головой. - Чтобы он добровольно пошел на это? Да он скорее сам взорвет хоть десять солнц. - Ну, так заставьте его, - сказал сенатор. - У вас есть теория, но ничем не подкрепленная теория немногого стоит. Неужели нет способа проверить ее? Скорость радиоактивного распада урана, например, зависит от внутриядерных взаимодействий. Изменяется ли эта скорость так, как предсказывает ваша теория вопреки общепринятой? Ламонт снова покачал головой. - Обычная радиоактивность зависит от слабого ядерного взаимодействия, и, к сожалению, эксперименты не позволят сделать окончательных выводов, а к тому времени, когда картина прояснится, будет уже поздно. - Что-нибудь еще? - Существует еще специфическое взаимодействие пионов, то есть пи-мезонов, в котором могли бы уже и сейчас обнаружиться четкие изменения. Есть даже лучший путь: некоторые комбинации кварк-кварк в последнее время ведут себя странно, и я убежден, что мог бы доказать... - Ну, вот видите! - Да, но получить эти данные, сэр, можно только с помощью большого синхрофазотрона на Луне, а работа с ним расписана по минутам на много лет вперед - я выяснял это. Разве что кто-нибудь нажмет на кнопки... - То есть я нажму? - Да, вы, сенатор. - Нет, сынок. Пока доктор Хэллем так вас аттестует, - узловатым пальцем сенатор постучал по лежащему перед ним листку, - я этого сделать не могу. - Но существование мира... - Докажите! - Приструните Хэллема, и я докажу. - Докажите, и я приструню Хэллема. Ламонт глубоко вздохнул. - Сенатор! Предположим, существует хотя бы ничтожная доля процента вероятности того, что я прав. Неужели от нее можно так просто отмахнуться? Ведь она означает все: человечество, саму нашу планету. Неужели ради них не стоит бороться? - Вы хотите, чтобы я бросился в бой во имя благородной цели? Заманчиво, ничего не скажешь. Отдать жизнь свою за други своя - это красиво. Кто из порядочных политиков порой не видел в мечтах, как он всходит на костер под ангельское пение. Но, доктор Ламонт, решиться на такой шаг можно только веря, что борьба все-таки не совсем безнадежна. Надо верить, что твое дело может победить, пусть шансы и невелики. Если я поддержу вас, я ничего не добьюсь. Чего стоит ваше ничем не подкрепленное слово против того, что дает перекачка? Могу ли я потребовать, чтобы люди отказались от удобств и благосостояния, которые обеспечил им Насос, потому лишь, что один-единственный человек кричит "волк!", причем остальные ученые не соглашаются с ним, а высокочтимый Хэллем называет его безмозглым идиотом? Нет, сэр, во имя заведомой неудачи я на костер не пойду. - Ну, так помогите мне получить доказательства, - умоляюще сказал Ламонт. - Вам ведь не обязательно делать это открыто. Если вы боитесь... - Я не боюсь, - перебил Бэрт резко. |
