|
Тогда она не могла понять, что с ними случилось, а пестун не умел объяснить. Он только повторял время от времени, точно урок, который когда-то выучил наизусть: "Левые - рационалы, Дуа, а правые - пестуны. Они взрослеют каждый по-своему, своим путем". Но ей их пути не нравились. Они уже перестали быть детьми, а ее детство еще не кончилось, и она начала гулять вместе с другими эмоционалями. Они все одинаково жаловались на своих братьев. Все одинаково болтали о будущем вступлении в триаду. Все расстилались на солнце и ели. И с каждым днем сходство между ними росло, и каждый день они говорили одно и то же. Они ей опротивели, и она начала искать одиночества, а они в отместку прозвали ее "олевелая эм". (С тех пор, как она в последний раз слышала эту дразнилку, прошло уже много времени, но стоило ей вспомнить, и она словно вновь слышала их жиденькие пронзительные голоски, твердившие: "Олевелая эм, олевелая эм!" Они дразнили ее с тупым упоением, потому что знали, как это ей неприятно.) Но ее пестун оставался с ней прежним, хотя, наверное, замечал, что все над ней смеются. И неуклюже старался оберегать ее от остальных. Он даже иногда выходил следом за ней на поверхность, хотя и чувствовал себя там очень тягостно. Но ему нужно было удостовериться, что с ней ничего не случилось. Как-то раз она увидела, что он разговаривает с Жестким. Пестунам разговаривать с Жесткими было трудно - это она знала еще совсем крошкой. Жесткие разговаривали только с рационалами. Она перепугалась и отпульсировала, но все-таки успела услышать, как ее пестун сказал: "Я хорошо о ней забочусь, Жесткий-ру". Неужели Жесткий спрашивал про нее? Может быть, про ее странности? Но в ее пестуне не ощущалось виноватости. Даже с Жестким он говорил про то, как он о ней заботится. И ее охватила неясная гордость. И вот теперь он прощался с ней, и внезапно независимость, которую Дуа так предвкушала, утратила свои манящие очертания и стала твердым пиком одиночества. Она сказала: "Но почему ты должен перейти?" "Должен, серединка моя". Да, должен. Она это знала. И каждый рано или поздно должен перейти. Наступит день, когда и она, вздохнув, скажет: "Я должна". "Но откуда ты знаешь, что время настало? Если ты можешь выбирать, так почему ты не хочешь назначить другое время и остаться подольше?" Он ответил: "Так решил твой левый породитель. Триада должна делать то, что он говорит". Своего левого породителя и породительницу-середину она видела очень редко. Они были не в счет. Ей нужны не они, а только правый породитель, ее пестун, ее папочка, такой кубический, с совсем ровными гранями. Ни плавных изгибов, как у рационалов, ни зыбкости эмоционалей - она всегда заранее знала, что он сейчас скажет. Ну, почти всегда. И теперь он, конечно, ответит: "Этого я крошке-эмоционали объяснить не могу." Так он и ответил. Дуа сказала в порыве горя: "Мне будет грустно без тебя. Я знаю, ты думаешь, что я тебя не слушаюсь, что ты мне не нравишься, оттого что не позволяешь мне ничего делать. Но уж лучше ты мне совсем ничего не позволяй. Я не буду злиться, только бы ты был со мной". А пестун просто стоял и смотрел. Он не умел справляться с такими порывами и, приблизившись к ней, образовал руку. Было видно, как ему трудно. Но он, весь дрожа, продолжал удерживать руку, и ее очертания стали мягкими - самую чуточку. Дуа сказала: "Ой, папочка!", и заструила свою руку вокруг, и сквозь ее вещество его рука казалась зыбкой и мерцающей. |
