– Значит, нынешний начальник станции знал, что документации на отчуждение территории под склад у вас нет? – спросил Косяк, удовлетворенно улыбаясь.

– Разумеется, знал, – уверенно отвечал Валерий. – У нас здесь, так сказать, взаимопомощь… Я в долгу не остался.

Кровь бросилась Сане в лицо, пудовым молотом ударило в виски, зазвенело в ушах…

– Подлец! – тяжело произнесла она и вышла, не закрыв за собой дверь.

За ней выбежал и Сергунков.

– Дочка, дочка! – кричал он за ее спиной. – Прости меня, прости окаянного!..

– Уйдите, Николай Петрович! Уйдите от греха!.. – устало и хрипло ответила Саня.

– Как же это все свелось-то? Дочка! Эх! – он остановился и, с минуту потоптавшись на месте, крикнул: – Ну я ж ее! – и бросился домой.

Семья Сергункова в это время в полном сборе пила за кухонным столом чай. Он вырос на пороге, как разъяренный бык, огромный, черный от заслоненного света, тяжело пыхтевший.

– Ты что сопишь, ай воз на тебе везли? – спросила невозмутимая Степанида. Она сидела с угла и громко отхлебывала чай с блюдечка.

– А ты и впрягла бы… Лишь бы тебе на двор привез… – Он тучей надвигался на жену, и голос его, полный затаенной угрозы, все нарастал: – Тебе все мало! Моей крови мало! За других принялась. Курилову на беззаконие подбила!

– Ты что, белены объелся? Молчать! – грозным басом рявкнула Степанида.

– Нет, хватит, отмолчался! – Сергунков с маху треснул кулаком по столу перед самым носом Степаниды.

Пыхнул, словно от испуга, самовар, загремела посуда, заголосили девчата. Но Степанида быстро выхватила из-под себя табуретку и ловко ударила ею по загорбку Сергункова. Он было бросился за ней, но раздался такой силы рев застольных, что Сергунков оторопел и отступил.

– Ах, так! Все против меня, все… Ну хорошо!..

Он убежал в соседнюю комнату, снял с себя ремень, быстро встал на табуретку, привязал его за крюк в потолке для зыбки, сделал петлю, захлопнул ногой дверь и торжественно крикнул:

– Будь ты проклята, кровопийца!

Затем он услышал, что к двери бежали, с грохотом оттолкнул табуретку и только в это мгновение сообразил, что дверь замкнулась на английский замок и что ключ был с этой стороны.

– Спаса-а!.. – закричал он, захрипел и забился в конвульсиях, повиснув в петле.

Зять несколькими ударами выбил дверь, схватил поперек живота задыхающегося Сергункова и, напрягшись, приподнял его. Степанида, побледневшая как полотно, всхлипывая, точно от ожога, бегала вокруг и все приговаривала:

– Ой, батюшки! Да что же такое деется, отцы родные! Головушка моя горькая…

– Ремень, ремень режьте! – кричал на нее зять, красный от натуги.

Наконец обрезали ремень, положили притихшего Сергункова на кровать. Он стал медленно розоветь, открыл глаза. Степанида сидела возле него и все еще плакала:

– Да что ж это ты учинил-то, отец? Нешто я тебе лиходейка какая… Ведь для семьи стараюсь.

– Ладно уж, будет, надоело, – равнодушно произнес зять и, посмотрев на руку, с досадой заметил: – Часы вот разбил… Ишь как циферблат раскурочил. Здорово брыкался! – Он с минуту послушал часы. – Стоят. Придется в город везти в починку. Вот жалость…

9

На четвертый день после отъезда Косяка начальник проходящего поезда вручил Сане повестку на товарищеский суд. Читая ее, Саня вдруг вспомнила фразу Валерия: «Вам нужна товарищеская помощь» – и невесело усмехнулась.