Вечером она вернулась домой.

Высокие потолки, начищенный до блеска паркет, лепнина на стенах, мебель из карельской сосны, зеленые лампы с массивными бронзовыми подставками — все это было из ее прошлой жизни с детьми. Сейчас она ненавидела эту квартиру. В ней было неестественно тихо.

Сашеньке захотелось заглянуть в детскую. Не мучь себя. Ты сломаешься, сойдешь с ума. Но одним глазком?

Отбросив сумочку, скинув пальто, она поспешила по коридору, бросилась на кровати, вдохнула запах детских подушек, сначала Снегурочкиной, потом Карло. Наконец-то она смогла дать волю слезам. Она подражала их голосам и разговаривала с их фотографиями. Потом она сожгла фотографии детей, все до единой, и их метрики. Снегурочка оставила почти все свои подушки, а Карло оставил почти всю армию кроликов. Сашенька положила детские вещи к себе в постель — компания для бессонной ночи, которая ждала ее впереди.

А пока она собрала чемодан: зубную щетку, теплую одежду, белье — взяла только самое лучше, почему бы и нет?

* * *

Назавтра она, прихватив сумку, опять пошла на работу.

И послезавтра. И послепослезавтра. От постоянного напряжения она заболела. В горле першило, не было сил даже поесть. Ночами она думала о Ване и детях.

Где они сейчас? Трое суток в дороге: они уже в новых семьях? Или мерзнут на каком-то вокзале, голодные и брошенные? Она постоянно вслух разговаривала с детьми, как сумасшедшая.

Ночью ей снился Беня Гольден. Она просыпалась от сожаления, вины и отвращения, и самое ужасное — от лихорадочного возбуждения. Она неожиданно возненавидела его.

Она бы задушила его собственными руками, выцарапала бы ему глаза: неужели это он всему виной, он, с его самодовольным вызовом, отказом писать и явным интересом к органам; неужели из-за его знаменитых парижских и мадридских друзей, неужели из-за его связей ее расстреляют и заберут детей? Да, она любила его, он подарил ей ни с чем несравнимое счастье, но сейчас, по сравнению с материнской любовью, все казалось тленом!

* * *

На третий день она заметила, что у охранников изменился взгляд. Когда она поздоровалась с вахтером, он возвел глаза к окнам ее квартиры, и Сашенька поняла, что сейчас произойдет. Она остановилась на лестнице, вздохнув почти с облегчением: неизвестности пришел конец.

Когда она вошла в квартиру, сразу увидела, что с двери кабинета сорвана печать, пахло гвоздикой. Она миновала «красный уголок» и прошла в гостиную: на столе стояли тарелки с недоеденными яствами. На диване прямо в сапогах лежал огромный мужчина в сшитой на заказ форме НКВД. Высокие сапоги скрипнули, гость встал и широко улыбнулся Сашеньке.

У него была смуглая лоснящаяся кожа, кудрявые волосы, а на толстых коричневых пальцах — разноцветные колечки. Его одеколон с запахом гвоздики был настолько едким, что Сашенька почувствовала его вкус на языке. Мужчина был не один. Усмехаясь и пошатываясь (наверное, пьяные), поднялись еще двое чекистов.

На Сашеньке было розовое летнее платье. Она недавно подстриглась, немного завила челку по новой моде, лицо припудрено, губы подкрашены. Она гордо выпрямилась.

— Товарищи, извините за задержку! Вы давно ждете? Я Сашенька Цейтлина-Палицына, которую Ленин называл «товарищ Песец».

— Что ж, товарищ, приятно познакомиться, — заметил комиссар госбезопасности второго ранга, заместитель наркома внутренних дел Богдан Кобулов по прозвищу Бык. — Вы знаете, что товарищ Берия очень вам симпатизирует?

Сашенька глубоко вздохнула, ноздри у нее затрепетали, серые глаза сузились.

— Я ожидала вас с минуты на минуту. Я почти рада…

— Теперь я понимаю, почему товарищ Берия так высоко вас ценит, — заметил Кобулов.