Как у многих слишком полных людей, у Кобулова был высокий голос; Сашеньке это было противно. Она думала о своих детях, которые были уже далеко, — прошло ведь уже трое суток. Она знала, что каждое мгновение может стать последним, но помнила, что должна делать. Она спокойно достала сигарету, держа ее как в кино. Кобулов наклонился и своими дрожащими руками, унизанными кольцами, дал ей прикурить. Она ощутила запах его жирной кожи и гвоздики.

— Спасибо, товарищ. — Сашенька затянулась, закрыла глаза и выпустила голубое облачко дыма. У соседей кто-то играл на пианино, пел ребенок — семья в нормальном мире. — Чего вы хотите?

— Когда дело касается красивой женщины, — пояснил Кобулов, сморщив нос, — я люблю арестовывать ее лично.

33

В полутора тысячах километров от Москвы, в маленьком городке Тбилиси, сидела в своей комнатке седая женщина и собирала сумку с туалетными принадлежностями. Она жила одна недалеко от центра, в глубине темного заросшего переулка, чуть ниже сероводородных источников, старого города и православной церквушки с круглой грузинской башней.

Ее комнатушка, где стояли лишь кровать, лампа, шкаф и висели старые фотографии богатой семьи, — мужчин с напомаженными усами, в котелках, в матросских костюмах, возле сверкающих лимузинов, — располагалась в красивом особняке, когда-то принадлежавшем древнему роду грузинских князей, последний из которых был чудаковатым антикваром, коллекционировал книги и владел сероводородными источниками. (Ныне он работал в Париже водителем такси.) Во время революции 1905 года он продал этот особняк нефтяному магнату-еврею из Санкт-Петербурга. Сейчас дом был разделен на небольшие квартирки, бывшая библиотека князя стала кафе — живописным заведением, которых уже несыщешь ни в Москве, ни во всей России. Но здесь, в Грузии, несмотря на недавние расстрелы и репрессии, выкосившие ряды интеллигенции, это удивительное кафе с его чертовски древними книгами, канделябрами, покрытыми воском, с его густым виноградником, которым были увиты все окна и который пробивался сквозь трещины в старых стенах, до сих пор процветало. Здесь так же варили кофе по-турецки и подавали грузинские блюда.

Женщина с седыми волосами целый день работала в кафе официанткой. Зарплата была невелика, но по тем временам это считалось неплохой работой; документы у нее были в полном порядке, все законно. Она была замкнута, никогда не болтала с посетителями, даже с другими официантками, которые шептались у нее за спиной. Мало кто сомневался, что она из бывших буржуев, но в провинциальных городках того времени — времени репрессий и беженцев — было много таких «бывших», а в Грузии относились к ним более терпимо, чем где бы то ни было еще. Поговаривали, что коммунизм не распространился дальше столицы.

Раньше она жила с одним мужчиной, старше ее, но он умер, и она не хотела обсуждать свою личную жизнь, хотя были моменты, когда начальство интересовалось женщиной. Официантка отлично говорила по-русски, сносно по-грузински, но все равно в ее речи слышался акцент. Она со всеми была обходительна, но замечали, что больше всего она заботится о библиотеке. Кухня и бар были возведены прямо между двух книжных шкафов в углу темной старой комнаты. От чайников и котлов стены отсырели; книги покоробились и рассыпались; старые картины покрылись плесенью и пожелтели, но она продолжала делать все возможное: протирала пыль с книг, иногда сушила их в своей комнате наверху.

На прошлой неделе женщина попросилась на неделю в отпуск, чего раньше за ней никогда не водилось. За многие годы у нее накопились неиспользованные отпуска, поэтому Лаша, заведующий, предоставил ей вместо одной недели целых две.

Сегодня она проснулась очень рано, прошла по площади им. Берии к армянскому рынку и запаслась продуктами.