— Мой юный брат должен всегда помнить о той цели, которую я преследую: я хочу взять в плен Мелтона и обоих Уэллеров. Это мне непременно удастся, если мимбренхо будут поступать в соответствии с нашим уговором. Если же ваши воины начнут действовать раньше, то весьма вероятно, что трое негодяев, которых я хочу взять в плен, сбегут.

— Но мимбренхо им помешают.

— Да, подобное можно предположить, но такое ли это верное дело, как думает мой юный брат? Трое белых поостерегутся принять участие в схватке, подвергая свою жизнь опасности. Скорее всего они постараются скрыться в безопасном месте и оттуда наблюдать за исходом сражения. Если схватка примет неблагоприятный для них оборот, они смоются и мы останемся с носом.

А разве это не может произойти и в том случае, когда на месте сражения окажутся Олд Шеттерхэнд и Виннету?

— Нет, потому что мы будем достаточно сообразительными и еще до сражения захватим троих бледнолицых. Они не догадываются о нашем приближении, а стало быть, не прячутся и попадут нам прямо в руки. Поэтому я дал приказ мимбренхо: пока мы с ними не встретимся, держаться в некотором удалении от Альмадена, чтобы там не могли их заметить. После нашего прибытия мы сразу же приступим к осуществлению нашего плана.

На этом мы закончили беседу. Оставалось ждать, произведет ли она желанное действие на Плейера. Он мрачно уставился перед собой и казался крайне задумчивым. Я и не подумал заговорить с ним. Он должен был сам начать разговор. И через короткое время он не выдержал и обратился ко мне по-английски:

— Мастер, не скажете ли вы мне, понимает ли английский Убийца юма?

— Видимо, он знает всего несколько слов, не больше, — ответил я.

— Тогда позвольте мне сказать вам, что я слышал все, о чем вы говорили. Почему это вы так враждебно настроены по отношению к нам?

— И вы еще можете об этом спрашивать? Мастер Плейер, не обижайтесь на меня, если я найду глупым такой вопрос.

— Разве я вам что-либо сделал плохого?

— Нет, но вашим коллегам я хочу предъявить счет. Расплачиваться я буду пулями.

— А я? Что вы намерены сделать со мной?

— Пока еще не знаю. Сначала я должен понять, сколь велико ваше участие в расправе над моими соотечественниками.

— А если такое участие будет доказано?

— Вас могут просто пристрелить.

— Черт возьми! Кто это вас поставил судьей надо мной?

— Я сам. Но совершенно необязательно, чтобы я принимал решение, которое будет вам стоить жизни. Вы провинились перед переселенцами, и я выдам вас им, причем убежден, что они не очень-то будут с вами церемониться. Или вы надеетесь на их снисхождение?

— Если я попаду им в руки, то, ясное дело, погибну. Но кто вас заставляет отдавать меня им в руки?

— Никто, это просто мое решение, моя добрая воля. Я могу выдать вас, но могу и позволить бежать, если мне это понравится.

— Конечно, меня устраивает второй вариант — свобода.

— Освободить вас? Что это вам пришло в голову!

При этом я энергично взмахнул рукой, что должно было означать, чтобы Плейер и не думал об этом. Он прикусил нижнюю губу, а через некоторое время продолжил:

— Мастер, я так часто и так много слышал про вас, и больше всего мне рассказывали о человечности, с какой вы относитесь даже к злейшему врагу. Как случилось, что как раз теперь вы не проявляете своей обычной доброты и так жестоки по отношению ко мне?

— Ба! Да я же хотел быть к вам снисходительным, но вы, кажется, имеете превратное представление о человечности. Человечен тот, кто со своими ближними обращается гуманно, и я это, конечно, делаю. Это значит: с добрыми людьми я обхожусь хорошо, а со злыми — плохо.