Я рассказал, что побывал в его пещере, обследовал Альмаден и говорил с Уэллером и Мелтоном, но больше я ему ничего не сказал.

— Тогда при вас находилась целая сотня ангелов и защищала вас, — сказал он. — Какое счастье, что все обошлось без происшествий! Такая дерзость могла бы для вас плохо кончиться, а тогда бы на меня пало подозрение в измене.

— Возможно! Но теперь я подтверждаю перед всеми этими свидетелями, что отныне буду полностью вам доверять, а в доказательство своих слов сниму с ваших рук путы. Позвольте также вернуть вам ваше оружие, которое я отнял у вас на асиенде. Вы свободны!

Прощенный грешник несказанно обрадовался, однако асьендеро крикнул мне:

— Что вы делаете, сеньор! Вы освободили человека, которого следовало наказать. Оказывается, он принимал участие в разорении моего имения! Приказываю вам, по долгу моей службы, снова связать его!

— Вы не можете приказывать мне! Это я вам приказываю сесть на свое место и закрыть рот. Не вам решать, кто должен оставаться пленником — это определим я и Виннету. И я докажу это вам, освободив остальных.

С этими словами я подошел к Быстрой Рыбе, разрезал его путы и сказал:

— Мой краснокожий брат свободен, он может встать. Воины мимбренхо могут развязать ремни, которыми связаны воины-юма. Всем им я возвращаю свободу, потому что заключил мир с Хитрым Змеем, вождем юма, собравшихся возле Альмадена. Я выкурил с ним калюме.

Послышался многоголосый крик: мимбренхо орали от удивления, юма — от восторга. Мои слова возымели действие даже на Виннету, причем такое, какое я до сих пор считал невероятным. Он быстро поднялся, подошел ко мне и с пылом спросил:

— Ты раскурил с ними калюме?

— С ним и со всеми его воинами, — ответил я.

— Значит, юма отделились от Мелтона?

— Да, а он сам и Уэллер взяты в плен. Переселенцы свободны.

— Где они?

— В Альмадене, вместе со своими друзьями, воинами юма. Завтра мы все отправимся туда, чтобы отметить праздник трубки мира.

Тогда он возложил свои руки мне на плечи и воскликнул:

— Вы это слышали, краснокожие и белые мужчины? То, что не могло быть совершено многими воинами, Олд Шеттерхэнд сделал в одиночку. Он стоит больше сотни вооруженных мужчин, нет — больше двух сотен!

— Ну, нет! Мне просто повезло, необыкновенно повезло, а то немногое, что я согласен приписать лично себе, надо отнести на счет Виннету, который был моим учителем.

— Пусть мой брат так не говорит. Учитель не смог бы выполнить то, что осуществил ученик.

— Нет, нет! Ты узнаешь, как все произошло, и тогда согласишься со мной, что здесь огромную роль сыграл случай.

Пока мы обменивались этими фразами, всех пленников развязали. Это происходило, конечно, не без шума, который привлек и часовых, которые с полным правом решили, что при подобном гвалте охранять лагерь просто смешно, и смешались со своими соплеменниками.

Так вот случилось, что прибытие мимбренхо и Хитрого Змея заметили только тогда, когда они уже слезли с лошадей. Храброго мальчика окружили наши люди, вождя — воины юма, и тут началась такая кутерьма с криками, вопросами и ответами, что посторонний человек испугался бы при виде этих орущих и толкающихся мужчин.

Я выскользнул из этой толпы, чтобы пойти позаботиться о наших с Виннету лошадях и забрать свое оружие. Потом я подсел к апачу, приглядываясь к веселому оживлению людей, да закусывая, да запивая еду несколькими глотками вина, запасы которого мы обнаружили в фургонах.

Шум не стихал долго, а полное спокойствие восстановилось совсем не скоро, если бы обитатели лагеря не пожелали узнать, как же совершились эти великие события: примирение с юма, а также пленение Мелтона и Уэллера.